армия, воображая, как она себя проявит, когда настанет пора: натиском, возгласами, стратегией безрассудного броска, а юный возраст послужит им оберегом и благословением.
Время от времени мальчик слышал, как поднимается могучий ветер, едва приводя в движение воздух. Но он знал, что происходит: это две армии – тут и там – нашептывали себе что-то, переговаривались во тьме, бормотали под нос, и вокруг такая тишина, словно природная стихия поднялась на юге или на севере от вращения Земли навстречу утренней заре.
О чем шептались люди, мальчик мог лишь догадываться, полагая, что они говорят: «Я, я единственный. Я единственный из всех, кого не убьют. Я выживу. Я вернусь домой. Будет играть оркестр. А я буду там и все услышу».
«Да, – думал мальчик, – им хорошо, они могут дать сдачи!»
Ведь среди молодых мужчин, беспечно распластавших свои кости вокруг ночных костров, притаившись в садовой траве, лежали вразброс и стальные кости винтовок с примкнутыми штыками – вечными молниями.
«У меня, – думал мальчик, – только барабан да две палочки и никакой защиты».
Не оказалось там такого мужчины-юноши в ту ночь, кто перед своим первым сражением остался бы без собственноручно отлитого, склепанного или вырезанного щита, испытанного всамделишным порохом, шомполом, пулей и кремнем, усиленного отдаленной, но нерушимой пламенной верностью семье и флагу, патриотизмом и лихим презрением к смерти. Но мальчику, лишенному всего этого, казалось, что его семью, завывая, все дальше безвозвратно уносит во тьму поезд, поджигая прерии искрами, а его самого бросили с барабаном, что бесполезнее игрушки, в игре, которая разыграется завтра или совсем скоро.
Мальчик повернулся на бок. Мошка вскользь коснулась его лица, но оказалось, это лепесток персика. Лепесток персика вскользь коснулся его лица, но оказалось, это мошка. Все в движении. Все безымянно. Все не так, как было.
Если притаиться, то на рассвете солдаты, надев фуражки, осмелеют и уйдут, унося с собой войну, и не заметят, как он, такой маленький, лежит на земле, словно игрушка.
– Бог ты мой! – воскликнул некий голос.
Мальчик зажмурился, чтобы уйти в себя, но слишком поздно. Над ним возвышался некий ночной прохожий.
– Это же солдат, – тихо промолвил голос, – плачущий перед боем. Ладно. Пусть выплачется. Когда начнется заваруха, будет не до этого.
Голос начал было удаляться, но тут мальчик вздрогнул, толкнув локтем барабан. Услышав это, человек остановился. Мальчик почувствовал на себе его взгляд и как тот медленно наклонился над ним. И должно быть, протянул руку из темноты: послышалось постукивание ногтей; его дыхание коснулось лица мальчика.
– Да это же барабанщик, не так ли?
Мальчик кивнул, не зная, был ли замечен его кивок.
– Сэр, это вы?
– Полагаю, что я.
Колени человека хрустнули от приседания на корточки.
От него пахло всем, чем
