как у нас говорят? Голодного песнями не кормят. А мы на тебя набросились сразу, что да как… Не подумали о главном, сами-то привыкли.
– Не есть?
– Ну как… Один раз в день сойдёт. Раньше бывало, что и пиры закатывали с хорошей выручки, после праздников и городских гуляний, а сейчас одно слово – мрак. Живот втянул и на боковую.
Нура вглядывается в его лицо; тени от зажжённого огонька пляшут на коже.
– Вы гроба… грабители? – выговаривает с трудом. – Я просто пытаюсь понять.
Широкая улыбка Карпа исчезает.
– Забудь это слово. Грабят лангусты, которые подчиняются Отшельнику; торгуют информацией удильщики, контрабанду перевозят угри, прислужники Мурены. Если хочешь, обратись к Сому, он изложит всю систему. Мы – сами по себе. Без «крыши» и процентов. Хотя… для тебя это пустые слова, верно?
Она кивает.
– Тогда поверь: мы не злодеи. Берём что плохо лежит, но только у тех, кто… ну, знаешь, не умрёт без последней галеты. Есть горожане, не считающие холы и не знающие, что творится за пределом Внешнего круга…
Из жестяной банки он извлекает лакомство: не столько сладкое, сколько солёное хрустящее на зубах. Что-то вроде подсушенного хлеба, нарезанного небольшими треугольниками. Нура подбирает крошки с пальцев языком.
– Младший не расстроится?
– Он рад, что нашёл тебя.
– Чьё это платье?
Карп усмехается и садится на край стола. Теперь их лица находятся на одном уровне – друг напротив друга.
– У нас сегодня разговоры по душам? «И сердца стук в полночную минуту откровений…» – он переходит на вдохновенный, но всё же дурашливый шёпот.
– Я не хочу себя чувствовать виноватой… перед Скатом и остальными, не понимая, за что.
– Ни за что. Он по жизни говнюк. Но раз уж мы тут… – Он болезненно дёргает щекой и опускает взгляд. – Её звали Невеной. По-нашему – Умброй. Без неё тут стало не так… Плохо. – Красноречие Карпа растворяется, подобно соли в морской воде, и слова подбираются с трудом. – Сом называл её сердцем Братства; Ёршик души не чаял, а Скат… Он был недалеко от площади, когда жандармы начали расстреливать заражённых. Толпу оттеснили, и она не вернулась к нам… домой.
– Ка та’эр саат-ши.
Он поднимает бровь.
– Ты просил научить тамерийским словам. Это выражение сочувствия. Если дословно, то «беру боль из твоего сердца».
– Ничего себе! Бездушное «прости» на имперском не сравнится. – Улыбка выходит грустной. – Мы предпочитаем не говорить об этом. Просто на будущее, чтоб ты знала.
– Хорошо, я поняла.
На дне банки остаётся два хлебца, когда Карп возвращает её на место.
– Мы с тобой соучастники преступления, мона Веснушка. Пора заметать следы, а после – в кровать!.. Как-то двусмысленно прозвучало. Я хотел сказать «в кровати», но ты не обращай внимания, язык мой – враг мой. Не ведает, что творит. Живёт своей жизнью. Если надо туда, – он кивает в направлении дверцы,
