а не он, тем паче, что я слежу, да и меры принял. В глубину отечества убежит, что ли? Да ведь там мужики живут, настоящие, посконные, русские; этак ведь современно-то развитый человек скорее острог предпочтет, чем с такими иностранцами, как мужички наши, жить, хе-хе!
Но расчет Порфирия совершенно верен: Раскольников, сам напрашивающийся на разоблачение, не может не втянуться в эту игру. Уверенный в своей исключительности, он пытается выиграть у следователя – но только глубже увязает: во всем виновата «проклятая психология», которая «о двух концах». Несмотря на «проклятую психологию», Порфирий действует очень рационально именно как следователь. По-своему симпатизируя Раскольникову – как «поконченный человек» может симпатизировать юноше, совершившему ошибку, но еще не погибшему, – он объясняет, почему выгодно прийти с повинной: и «сбавка» будет, и Порфирию меньше работы. Трудно поверить, что такой прагматичный аргумент может убедить Раскольникова, но в конце концов и он приходится кстати.
Что значит «жить по желтому билету»?
Желтым был цвет документа, который в Российской империи получали проститутки вместо паспорта, – официальное название этого документа было «заменительный билет». Его выдавали проституткам, работавшим в официально разрешенных публичных домах, а зарегистрированные проститутки, работавшие в индивидуальном порядке, «на улице», получали специальный бланк Врачебно-полицейского комитета. В разговорной речи он также именовался желтым билетом. Как раз такой документ был у Сони.
Проституция в России была легальна с 1843 по 1917 год – на эту меру российское правительство решилось, признав бесполезность борьбы с подпольными борделями, рассадниками венерических заболеваний. У этой реформы не было цели облегчить положение женщин, занимавшихся проституцией. «Желтый билет» обязывал свою владелицу регулярно проходить унизительный административный и медицинский надзор. Если женщина желала оставить проституцию, это опять же требовало волокиты и было попросту опасно: став легальной проституткой, женщина чаще всего попадала в зависимость к хозяйке публичного дома, которая забирала себе весь ее заработок (хотя порой в борделях возникало что-то вроде неформальных профсоюзов). Проститутки-одиночки, такие как Соня Мармеладова, шли на большие личные риски и зарабатывали мало. «Большинство женщин, промышлявших проституцией, предпочитали, конечно же, заниматься ею тайно», – пишут исследовавшие историю петербургской проституции Наталия Лебина и Михаил Шкаровский{39}.
Образ проститутки у Достоевского не впервые появляется в «Преступлении и наказании»: у Сони Мармеладовой есть явная предшественница – Лиза в «Записках из подполья», нравственно не менее чистая, чем Соня. Лебина и Шкаровский замечают, что в классической русской литературе проститутка всегда показана как жертва: первые их появления в стихах и прозе
Лебина Н. Б., Шкаровский М. В. Проституция в Петербурге. – М.: Прогресс-Академия, 1994; Шкловский В. Б. Указ. соч.
