большим комком воска, не обращая ни на кого внимания, сидел Саввушка, трехлетний Николкин брат. Он был поглощён своим любимым делом – лепил из воска собак, лошадок, голубей и кошек.
Николка с Мартином лежали на печи, высунув головы из-под занавески.
По Трифону было заметно, что он уже давно начал утолять жажду: у него было красное лоснящееся лицо и осоловелый взгляд. Он рассказывал:
– Ну, думаем, пришёл наш последний час. Бросили мы вёсла, легли на дно – лежим молимся. А ветер в снастях стонет-завывает, сердце рвёт, будто мы уже покойники. Посудина моя скрипит, того и гляди, развалится. С каждой новой волной думаю: теперь конец. А сам лежу по горло в воде и – веришь, Варфоломей? – плачу. Да, лежу и, как дитя, плачу…
Трифон зачерпнул из бочонка и выпил. Это был плечистый мужчина с короткой чёрной бородой. На нём была чистая белая рубаха с чёрно-золотой вышивкой у ворота, схваченная в стане жгутом, тоже из чёрной и золотой пряжи.
Николка попробовал представить себе Трифона плачущим и не смог. Мальчик кривил лицо, думал о жалостном, сам чуть не расплакался, но лицо Трифона в воображении его оставалось медно-красным, лоснящимся и сонным от хмеля.
Меж тем Трифон продолжал свой рассказ:
– Да… Лежу и плачу. Вспомнил обиды, какие причинил жене своей безответной, безропотной… Вспомнил малых своих детушек – тоже и перед ними я оказался не безгрешен!.. Вспомнил, кого когда обмерил-обвесил. Кого словом неласковым ушиб, кого – кулаком, а кого – кистенём… Да… Много в жизни было всякого, Варфоломей! Больше, конечно, просто кулаком. Вот этим!
И он поднял крепко стиснутый пудовый кулак и поднёс его близко к глазам, отчего глаза его немного скосились к носу и лицо приняло как бы недоумевающее выражение. Разжав пальцы и уронив ладонь на стол, он продолжал:
– Всех вспомнил. И помолился я в сердце своём: Никола-угодник, смилуйся! Как же мне умирать, не заслужив перед людьми великие вины свои? С какими глазами предстану я перед Спасителем нашим и перед Матерью его Пречистой, заступницей нашей?.. Да… А сам плачу. Вдруг меня словно кто толкнул и посветлело будто. Поднял я голову и – веришь, Варфоломей? – вижу: идёт к нашему судну Никола-угодник. Да… Совсем такой, как на иконе. Волосы и бородка курчавая белеют, что пена морская. Облачения не подбирает – не боится, значит, полы замочить. Идёт себе по волнам, как по горочкам. Да…
Слушатели затаили дыхание. В это время избу потряс сильный удар грома. Все перекрестились. Трифон сказал:
– Вот и Илья-пророк подтверждает, что всё так и было! Ведь сам себе не верю порой, Варфоломей! Да… Ступил он на корму, весь светлый, как бы серебряный. Гляжу: а полы-то и правда не замочил! И говорит он мне: «Трифон! Что это вы вёсла побросали и лежите вповалку, как мешки с солью?» А я отвечаю: «Отчаялись мы, Никола-угодник, настал, дескать, наш последний час – лежим, Богу молимся!» А он мне и говорит: «Ну-ка, говорит, беритесь за вёсла! Кто сам себе помогает, тому и Бог помогает! А молиться за вас буду я». Ну мне, сам понимаешь,
