у самого порогане выйди не превозмоги
не требуй много
горит трамвайного огня звезда
в снегах ни дна ни спаса
и нет сохраннее меня
и ненапрасней
там зацветали сливы…
там зацветали сливы
осы тянули нить
там бы и быть счастливым
и не повременить
и не свернуть в овраги
и не сорвать с куста
чёрные передряги
красные до креста
крохотной сердцевины
там васильковый мёд
кто тебя наспех вынул
кто теперь разберёт
гудели на рыночной площади…
гудели на рыночной площади
аптекари и купцы
блестели горшки и лошади
обгладывали уздцы
во всякой утопши всячине
из мускуса куркумы
по сути ещё не начаты
себя предрекали мы
и парус ревел неистово
и не было в том стыда
как старились кипарисово
от нежности города
в порту замирали полночи
полудни тянули трал
когда и родства не помнящий
мой слог тебя переврал
и вот они снеги белые
струится печной дымок
под звёздным медвежьим телом
взор путника одинок
грядёт ему сновидение
в ночлежной его тиши
два в этих краях рождения
две слаженные души
– в закатной мякине маковой
дух ветреный золотой —
и так они одинаковы
по сути неясной той
что всё что бывало ранее
и сбудется вслед тому —
не краткое умирание
не радостное уму
но маетное сквозное
искание одного
и путнику мнится море
и парус в груди его
в воздухе креозотном…
в воздухе креозотном
в замоскворецкой мгле
может быть повезёт нам
двум корабельным соснам
сосланным по земле
двум колыбельным песням
в самом глухом часу
может и мы воскреснем
из темноты полесий
призрачно на весу
наперекор невстречам
невосполнимым дням
сойка и сизый кречет
не приучённый к речи
и золотым чинам
в маетном беззаконье
долгого февраля
может ли быть такое
что и для нас покоя
приберегла земля
как я тебя пою…
как я тебя пою
и на каком краю
хлебных каких краюх
мы с тобой не поели
встанем ли у стены
слаженной из сосны
этой ли мы сыны
всё пережившей ели
поле ли буерак
неотменимо так
тысячелистник мак
мятлица луговая
голодно – негрешно
снег – да и тот пшено
всякое суждено
до
