мощного, темного, с исполинскими рогами – явно с благородной примесью крови диких быков-туров. Жрец-волхв оглушил его мастерски, одним ударом. Сбросили тушу с обрыва, подняв тучу брызг.
Затем подошла очередь отдавать водяному невесту. Одну из первых красавиц подобрали волхвы в селищах. И вот стоит она на берегу, стройная, в белой вышитой рубахе, с венком на распущенных русых волосах. Стоит спокойно, лишь чуть покачивается – опоили ее волхвы зельем, чтобы участи своей не страшилась. По обычаю перед жертвоприношением ею самые нарочитые мужи попользовались, чтоб знал владыка Припяти, что не какую-нибудь захудалую ему предлагают, а такую, какой самые почетные мужи честь оказали. А большинством из почетных оказались витязи полянские. Так и привели красавицу из распахнутых ворот детинца.[68]
Жрецы монотонно распевали гимны, возносили к небу руки. Потом один резко толкнул жертву с обрыва. Может, неудачно столкнул, может в холодной воде опомнилась девица от дурманного зелья, но только завопила она отчаянно, стала барахтаться. Ее сносило течением, а она все кричала, всплывала, молила спасти.
Торир заметил, как к обрыву кинулся светловолосый парень, хотел следом броситься. Но волхвы разом набросились на него, удержали.
– Не гневи Припять, юноша!
– Я ведь молил, просил, – бился парень. – Моя она бы была. А так всякий ее… А я…
– Не гневи Припять! – возмущалась толпа.
Криков жертвы уже не стало слышно, девушка исчезла в волнах. А люди все переговаривались: плохо уходила к водяному невеста, не давалась.
Но вскоре об этом забыли. Пошло гуляние, веселье. На полянах вдоль берега разложили костры, жарили целые туши, по рукам ходили ковши с брагой, с медом хмельным, вновь надрывались дудки, звенели сопилки, гудели гудки. Расставили столы, садились за угощение, отгоняя носившихся тут же детей.
Торир не примкнул к празднику. Ушел в лес после первых застольных здравиц. Думал вообще сразу тронуться в путь, даже Малагу забрал с капища, но сейчас, в разгар праздника, не получалось подыскать провожатого. Приходилось ждать. И он, удалившись, одиноко лежал под деревом, жевал травинку, наблюдая за пасшимся в стороне игреневым. Следил, как солнце начинает клониться к верхушкам деревьев, как бегают по ветвям алые в лучах заката белки. Гул отдаленного праздника здесь был едва различим. Торир было задремал, но вдруг резко очнулся, сел. Сердце гулко забилось в груди, дыхание стало тяжелым. Вроде бы все спокойно вокруг, но он уже узнавал растущее беспокойство – предчувствие беды.
Он вскочил, стал торопливо натягивать скинутые постолы, возиться с завязками, потом, не утерпев, отбросил их, побежал босым. По пути так задел ногой о корягу, что невольно охнул. Но поспешил, прихрамывая, дальше, замер, только когда достиг кромки леса над открытым пространством у реки.
На первый взгляд показалось, что близ Турова ничего не изменилось.
Детинец – кремль, крепость.
