смысл всего сущего и сразу становится ясна простая правда: отчего всё именно так. В какой‑то момент ты даже можешь понять, что сейчас находишься во сне, но это никоим образом не искажает сути той правды, которая только что открылась затуманенному сознанию спящего. Она настолько проста и понятна, что кажется удивительным как никто раньше своим умом не дошел до этого.
К сожалению, незаменимым атрибутом таких снов является невозможность переноса этой самой правды в обыденный мир людей. Волшебная бестелесная истина, существующая лишь в мире идей, неминуемо растает или того хуже исказиться, находясь под обыденной повседневностью и серостью мира людей.
Поэтому в первые секунды пробуждения от такого сна человек вокруг себя ничего не видит, не слышит и не понимает. Пытается осознать, где он и как тут очутился. Всё существо занято попытками удержаться за тающую дымку сновидения, но чем сильнее усилия, тем быстрее распадается эфирная конструкция в сознании пробудившегося, возвращая его воспоминания, его насущные потребности и его собственное “я”.
Когда Вероника открыла глаза, она смогла разглядеть за автомобильным окном, в которое упиралась лбом, лишь бегущий кусочек серого асфальта и постоянно мелькающие ели. Одно дерево сменяло другое, а его следующее. Все они были похожи друг на друга, как родные близнецы, и в какой‑то момент ей показалось, что нет никакого множества деревьев, а лишь одно‑единственное дерево, растянутое вдоль этой стороны дороги. И другой стороны дороги. И вообще любой другой дороги в этой стране, да и во всем мире.
Распрямляя затёкшую шею, моргая тяжёлыми веками и вытирая тыльной стороной ладони бегущий по краешку рта медок, Вероника пытается дать оценку сидящему рядом водителю старого, но роскошного, автомобиля.
Мужчина средних лет старше её, но старушкам у подъезда ещё можно обращаться к нему “молодой человек”. Его голова сначала показалась ей гладко выбритой, но продолжая беглый осмотр небольших следов на коже, какие бывают после ожогов, и, удостоверившись в отсутствии бровей, она предположила, что этот человек болеет какой‑то редкой болезнью, отчего он напоминает только что выбравшегося из пожара.
– О! – произносит незнакомец, – проснулась…
“Я” с хлопком возвращается в сознание. За секунду в голове с острой болью разом появляются все недавние события, ещё мгновение назад казавшиеся сном. Она вспоминает нежного и мужественного оборотня, кровавую расправу в баре, ворону‑директрису, Великий и Ужасный завод, слетевшего с катушек отца мальчика и с трудом, с которым птенец пробивается сквозь яичную скорлупу, она вспоминает самого мальчика. Своего мальчика.
– Алёша! – восклицает она и, сжимая кулаки начинает скалиться, вспоминая, как военные с надписями ОПР на одежде оцепили завод и не пускали её к ребенку. – Где мой…
Но стоит ей заметить на заднем сиденье мирно спящего под синим байковым одеялом ребёнка, как гнев сменяется тревогой.
– Алёша! – Вероника тут же хватает водителя за чёрный рукав пиджака. – Что с ним?
Тот лишь бросает беглый взгляд в
