невысокая, сгорбленная бабка Глафира. От неловкости я тут же отвернулась.
У калитки нашего дома топтался дедушка и, приметив нас вдалеке, покричал:
– Девочки, так поздно не гуляйте! – строгость вышла неестественной из-за его мягкого голоса. Он прокашлялся, собираясь что-то добавить.
Вдруг из глубины нашего двора донесся рев Марты. Мы все кинулись к коровнику, тут же позабыв о проступке. Дедушка вошел в темный сарай первым, за ним Настя и мы – гуськом. Марта лежала, повалившись набок.
– Вперед копытами выходит, – ругнулся дедушка.
Корова протяжно и жалобно замычала, забив копытами, как будто желая подняться.
– Лежи, лежи, моя хорошая, – приговаривал дедушка, поглаживая ее бок. – Настя, нужна твоя помощь, – начал он, но осекся, обратив на нас внимание. – А вы чего тут? А ну-ка марш домой, чай приготовьте, – наказал он, и наша троица попятилась к выходу.
Долго еще гудело в ушах тяжелое дыхание Марты. Ее печальные, наполненные болью глаза царапали сознание.
Я слонялась по хате. То наполнила и вскипятила закопченный чайник. То кружки на столе расставила, потом еще раз подогрела остывшую воду. Присела за стол, взяла вчерашнюю лепешку из гречневой крупы, откусила и обратно в чашку положила. Кусок в горло не лез. Попила воды.
Шурка сидела на табурете и крутила в руках недовязанную отцом конопляную веревку. Казалось, что она хотела завершить начатое и силилась понять, как это сделать.
Шура забралась на печь и листала букварь.
Все молчали. Думали о своем. Ждали Настю и дедушку.
Я не удержалась, выглянула на улицу. Совсем стемнело. Ни луны, ни звезд не было видно – они спрятались за непроглядным полотном. С тьмой боролся лишь редкий, робкий свет лившийся из окон хат.
Из-за угла дома донеслись звуки шагов и тихий разговор. Я спустилась с крыльца и услышала:
– Жалко теленка.
– Так случается. Задыхаются в пузыре, и все тут. Да и слабый, маленький был, все равно бы не выжил, – немного помолчав, дедушка добавил: – Марта молодая, глядишь, на следующий год…
– Лида! – заметила меня Настя. – Ты чего не спишь?
Я ничего не ответила. Горечь последних событий обжигала изнутри. Тоска по отцу, волнение за завтрашний день, грусть за мертвого теленка. Все, что я таила в себе, подступило к горлу удушающим комом и вырвалось наружу. Я заплакала, а в мыслях ругала себя за слабость.
Вот бы спрятаться, как луна и звезды. Исчезнуть. Не тревожить сестер и дедушку. Знала: слезам не время. Понимала, что сейчас каждому нужно быть сильным, иначе рухнет сложенная башня из веры, надежды и любви. Хотела тихо погоревать в одиночестве. Так, мне казалось, будет легче и правильнее. Пока не подошел дедушка и не прижал меня крепко к себе. Приятное тепло окутало ноющее сердце. От дедушки веяло сладким уютом, покоем.
– Чай пить будем? – спросил он и поцеловал в макушку.
– Вода уже остыла, – шмыгнув носом, ответила
