не очищают. Они загоняют вас в гранитный угол. В нем только и остается, что зажмуриться и погрузиться в небытие, которого мы так страшимся.
Есть кладбища, до краев наполненные выбеленным солнцем. И спокойствием обожженной на солнце морской гальки. Слишком тихо для мира живых, но в общем- то напоминает дом со спящими жильцами. Все вместе, но каждый на своей территории. А в мире вокруг происходят разные вещи: в одной стране революция, в другой – скончался диктатор, в третьей придумали новое ядерное оружие. Но это неважно. Жители дома спят.
Точно такое кладбище я увидела под Парижем. Это русское кладбище Сент-Женевьев де Буа. Конечно, не все могилы русские, но там захоронено около 15 тысяч наших соотечественников. В основном те, кто бежал из России после 1917 года. Как говорится, «цвет русской эмиграции». Те люди, благодаря которым можно было понять, что такое русская интеллигенция. Их так мало осталось в живых во Франции и еще меньше – в России.
В спящем беломраморном доме Сент-Женевьев де Буа есть и свой управдом. Бодрствующий. Высокий, лысоватый, обмякший человек в ярко- зелёной жилетке, которую обычно носят рабочие на дорогах. Француз, но к русской культуре не равнодушен. Правда, воспринимает ее только через кладбище.
«Я в 93-м году хоронил здесь Рудольфа Нуриева, вашего великого танцовщика. А вы знаете, что его положили в могилу стоя, завёрнутого в ковер? Таков мусульманский обычай. Кроме того он, я думаю, привык быть на ногах. Столько времени находиться в танце и лишиться возможности танцевать, а затем и ходить из-за тяжелой болезни… Странно, но именно после смерти стоять ему стало легче».
Рудольф Нуриев, мастер танца, не пощадивший жизни ни для мира, ни для себя. Человек, сбежавший с советских гастролей. Он остался в Европе, в Америке – везде, кроме России. Советская публика о нем больше ничего не знала.
Его балет, резкий, отлаженный, точный, развивался вместе с ним. Шестерёнки механизмов пришли в движение, их уже было не остановить. Нуриев двигался все в более и более быстром ритме, мотался из стороны в сторону, от одной страны к другой. А затем механизм сломался. Вирус иммунодефицита повлёк за собой болезнь, с огромной быстротой сжимающей человека. Один из последних кадров съёмок: сгорбленный человек сидит в кресле-каталке и старается улыбнуться. Пружина распрямилась только после его кончины.
Странный управдом бродит по своему многонасёленному дому и рассказывает нам обо всех его жильцах.
«Здесь лежит Андрей Тарковский. Я его фильмов не смотрел, но, говорят, они очень длинные, протяжённые. Такие же протяжённые, как жизнь наверху. Кажется, сколько стран такие люди ни объездили, все равно – эту протяжённость находят в раю или же на своей родине. Говорят, один из его последних фильмов назывался «Ностальгия». Мне кажется, что Сент-Женевьев де Буа напоминает одну бесконечную ностальгию. Страна в стране».
К могиле Тарковского подходит выцветшая, но еще энергичная старушка и задает кладбищенскому
