на шее, и зажал им рот цезаря.
– Государь, – сказал он серьезно, – сожги Рим и весь мир в своем отчаянии, но сохрани нам свой голос!
Присутствующие изумились, изумился на минуту и сам Нерон, один лишь Петроний остался спокойным. Он хорошо знал, что делает. Помнил, что Терпносу и Диодору было приказано затыкать цезарю рот, когда Нерон слишком возвышал голос, подвергая тем опасности голосовые связки.
– Цезарь, – продолжал Петроний серьезно и печально, – мы понесли тяжелую утрату, пусть нам останется хоть это сокровище в утешение!
Лицо Нерона задергалось, слезы полились из глаз, он протянул руки к Петронию и, спрятав голову на его груди, рыдая говорил:
– Ты один подумал об этом, ты один! Петроний! Ты один!
Тигеллин пожелтел от зависти, а Петроний стал уговаривать цезаря:
– Поезжай в Анциум! Там она увидела свет, там тебя встретила великая радость, там найдешь и утешение. Пусть морской воздух освежит твое божественное горло; пусть грудь твоя вдохнет соленой влаги. Мы, твои верные друзья, поедем повсюду с тобой, и в то время, как мы постараемся усладить твое горе нашей дружбой, ты усладишь нас своим пением.
– Да, да! – жалобно говорил Нерон. – Я напишу в честь ее гимн и сам сочиню музыку.
– Потом поищешь горячего солнца в Байях.
– И забвения в Греции…
– В отчизне поэзии и музыки!
Тяжелое настроение цезаря постепенно таяло, как тают тучи, заволакивающие солнце; началась беседа, исполненная печали, но в то же время говорилось и о подробностях будущего путешествия, строились планы художественных выступлений; обсуждали прием, какой следовало сделать приезжающему в Рим Тиридату, царю Армении. Тигеллин попробовал было напомнить о колдовстве, но Петроний, уверенный в победе, охотно принял вызов.
– Неужели ты думаешь, Тигеллин, что чары могут повредить богам?
– Сам цезарь говорил о чарах, – ответил придворный.
– Говорило горе, а не цезарь… Но ты лично что думаешь об этом?
– Боги слишком могучи, чтобы им можно было повредить чарами.
– Неужели в таком случае ты отказываешь в божественности цезарю и его семье?
– Peractum est! Кончено! – пробормотал стоявший рядом Марцелл, употребляя выражение, принятое в цирке, когда гладиатор поражен так, что его не приходится добивать.
Тигеллин затаил в себе гнев. Давно уже между ним и Петронием возникло соперничество в отношениях с цезарем, и на стороне Тигеллина было то преимущество, что Нерон меньше, вернее, совсем не стеснялся его. Но до сих пор при столкновениях Петроний всегда одерживал верх благодаря ловкости и остроумию.
Так произошло и на этот раз. Тигеллин замолчал и лишь постарался удержать в памяти имена сенаторов и патрициев, которые окружили отошедшего в глубь зала Петрония, думая, что
