ярчайших представителей науки, «корифей всех наук» надолго остановил развитие языкознания, кибернетики, генетики и множество других направлений научного знания. Может быть, кто-то еще сомневается в том, что Сталин был невежественным недоучкой-самозванцем, только не мы. Напротив, нам очевидно, что его власть опиралась только на холодную решимость, не встречающую ни внешних, ни внутренних преград, – отрезать любые головы, все равно какие: глупые или умные, добрые или злые. И никакой рефлексии по этому поводу, никаких моральных сомнений и раздумий! Поэтому никаких споров и возражений эта власть не допускает, и поэтому для Воланда «все теории стоят одна другой». И ночью на «великом балу» в тайне от своих подданных в присутствии узкого круга своей свиты он празднует свое превосходство над всеми, ибо он всегда в любом споре побеждает, предъявляя своему оппоненту в качестве последнего «седьмого доказательства» его собственную отрезанную голову. Логика этого «доказательства» отличается некоторой экзотичностью, однако это та самая убедительная, «железная логика» «корифея всех наук», и она такова: нет головы – нет и теории.
Слово «факт» в устах Воланда означает исполнение угрозы, «факт» – этот слово, ставшее делом, и очередная отрезанная голова – это «факт», свидетельствующий о его, Воланда, всесилии. И, наоборот, все, что свидетельствует о том, что власть Воланда не безгранична, подлежит немедленному уничтожению, то есть не может получить статус «факта».
Речь Воланда в виду отрезанной головы на блюде – это фиглярство, кривляние, клоунада, почти физически ощущаемое глумление и издевательство над поверженным врагом, едва скрываемое наслаждение палача муками жертвы – и весь этот комплекс переживаний спрятан под величественной маской судьи, карающего грешника справедливым возмездием.
Примечание: Поведение Воланда в виду «отрезанной головы» Берлиоза, как нам кажется, типологически совпадает с поведением Емельяна Пугачева из пушкинской «Истории Пугачевского бунта»:
«Пугачев бежал по берегу Волги. Тут он встретил астронома Ловица и спросил, что это за человек. Услыша, что Ловиц наблюдает течение светил небесных, он велел его повесить – поближе к звездам».[17] (Выделено Пушкиным – О. П.).
Похоже, что логика этого пугачевского приговора и его палаческое остроумие точно такого же свойства, как и решение Воланда воздать Берлиозу «по его вере». Здесь та же клоунада, то же фиглярство невежественного самозванца, глумливо играющего царственную роль мироустроителя. Очень похоже презрение Пугачева к умственной деятельности астронома на воландовское презрение к человеку как существу мыслящему, сформулированное им в общем виде: «все теории стоят одна другой» и «…а не надо никаких точек зрения…». Если бы Ловиц оказался не астрономом, а, например, геологом, изучающим земные недра, то «шуточка» палача могла бы быть другой: наверно, живым бы в землю зарыли, поближе к богатствам земли.
