было стучать в двери собственной комнаты, но Катя постучала. Голос за дверью тут же пропал, и слышно было, как трубку бросили на рычаг.
– Не помешала?
– Ой, да что вы… Я тут… домой нужно было срочно позвонить… А что ж вы не на море? Прибиралась тут у вас…
– Мы на море. Мобилку забыла. – Катя порылась в тумбочке у кровати и извлекла мобильный телефон. – На работу позвонить хочу, – зачем-то пояснила она.
– Ой, работа, работа… От работы волы дохнут. Отдыхайте лучше! – Добродушная помощница по дому, как называла эту сплетничавшую только что о ней особу Людмила Федоровна, махнула рукой. – Успеете еще спину-то наломать за жизнь… Я вам бельецо сменила, полотенчики свеженькие вот… Да, добра этого самого вам нарвала, ешьте, Ариадна-то Казимировна велела, чтоб ели, раз нравится. – Помощница Светлана Петровна чуть отодвинулась, и смущенному взору Кати предстала большая ваза, полная инжира.
«Наверное, старушенция видела, как я прыгала под деревом, – подумала она. – Но все равно спасибо». Да, что и говорить, хозяева здесь замечательные.
– Большое спасибо, – ответствовала она, аккуратно взяла из вазы истекающую соком штучку «этого самого добра» и укусила за бочок. – А правда, что Ариадна Казимировна урожденная графиня? – заговорщическим полушепотом спросила она у Светланы Петровны и присела на свежезастеленную кровать.
– Да все так говорят, – пожала плечами прислуга. – Значит, знают. Что ж, и по виду разве скажешь, что наша-то простых кровей? Прирожденная! Я-то вот – сразу видно, да и вы тоже… Бриллиантов не носим, на роялях не играем. А тут чего и говорить… К столу ей всегда вилку, ножик положь, вилку для салата какую-то, а когда рыба, то рыбную – где это еще видано! – да десертную, да от груши-то никогда не откусит, хоть зубы-то до сих пор все свои, а на тарелке порежет и вилкой ее! Да салфетки чтоб всегда свежие… Сыр к кофе! Ужас! Я-то сплетничать не люблю, – предупредила она Катю, смахнула салфеткой несуществующую пыль и уселась на стул возле окна.
Катя придвинулась поближе, всем своим видом демонстрируя готовность внимать рассказу, – она сразу осознала, что язык у Светланы Петровны от происшедших в доме экстраординарных событий чешется чрезвычайно. А еще Козьма Прутков говорил, что невозможно не чесаться, если очень уж чешется, или как-то так.
– Неужели графиня? – проявила неподдельную заинтересованность она.
– Ну, уж не простая, это точно. Я-то тут уже лет пять… нет, шесть… нет, семь! А до меня Таисия работала, ну, в санатории мы вместе… – Светлана Петровна несколько сбилась и поэтому перешла сразу к главному: – Что графиня, так это голову на отсечение. Говорят, – она зачем-то отодвинула кружевную занавеску и выглянула в окно, – дочка этого самого, – она наморщила лоб, – да! художника этого, Казимира, как его…
– Малевича? –
