сумели бы это остановить?
– Это первоочередная задача нашей партии… Да, – вскинулся Потапенко, – чуть не забыл – я читал вашу статью в газете о Марьином камне, о язычестве… Честное слово, господин Сажин, занимались бы вы историей! Как вас в жандармы-то угораздило?
Сажин докурил папиросу, смял пустой мундштук и бросил в пепельницу, вынул из кармана платок, снял и протёр очки:
– В жандармы меня угораздило по воле отца и молодому романтизму, а история и археология… Не знаю… Любое дело требует полной самоотдачи. Я же, скажу вам честно, ленив и более всего хочу покоя душевного, который и нахожу отчасти в своих исторических занятиях – вот так, пожалуй… – Он усмехнулся невесело и, твёрдо прерывая затянувшийся разговор, сказал: «Что ж, удачи, господин Потапенко».
– И вам всего доброго, – ответил Иван Алексеевич и раскрыл дверь, ведшую в соседний вагон, шагнул туда, в грохочущий и неустойчивый межвагонный переход…
Сажин вернулся в купе. Ирина глядела из своего уголка испуганно.
– Ваня, почему ты так долго? Мне страшно… Этот состав, солдаты… Их всех убьют… Я знаю – их убьют…
– Ну что ты, не бойся, родная… – ротмистр Сажин впервые наблюдал неожиданную истерику жены.
…Ирина успокоилась. Мерный перестук колёс, плавное покачивание вагона и его равномерное вздрагивание на стыках рельсов, привычные виды северной России за окном – поля, леса, деревеньки, речки и снова поля и леса, близкий, но, оказывается, ещё не совсем, не до донышка души, знакомый человек, с которым жить и жить – всё успокаивало и навевало думы о счастье. И не верилось, что где-то идёт война, и горе, как ветер, носится над этой землёй…
Они попили чаю. Ирина прилегла на диван, подложив под голову подушку, раскрыла какую-то книгу… Иван Сажин раскрыл кожаный портфель, достал недавний номер губернской газеты. Как всякий начинающий автор (а это была всего лишь вторая его публикация в прессе), он переживал и не до конца верил, что это его мысли, записанные его рукой, облечены в печатную форму и выставлены на всеобщее обозрение. Он, немножко стыдясь жены, но и будучи не в силах отказать себе в этом, развернул газету и перечитал свою статью…
«…То, что протославянский язык близкородствен санскриту, уже давно не вызывает сомнения у специалистов в этой области (одна из наиболее серьезных работ на эту тему «О сродстве языка славянского с санскритским» г. Гильфердинга опубликована ещё в 1853 году).
Вновь убедился я в правоте этих выводов, побывав недавно в одном из отдаленных уездов нашей губернии, в месте, носящем поэтическое и безусловно древнее название Красный Берег. Название протекающей там речки, как и сотен других речек, ручьёв и рек в наших краях, оканчивается на слог «га». В санскрите же, как известно, «га» – это движение. (Не отсюда ли и «нога» или «го (га) – ра»? Предположу, что «гора» («гара») есть движение к солнцу («ра» – солнце)… Впрочем, подобные предположения далеко могут увлечь нас в наших мечтах… Но ещё языковое наблюдение: выражение «трава-мурава», повсеместно
