стащить в кусты, вот туда, тогда прохожий подумает… что он может подумать? – почем я знаю. А, вообще, надо учиться думать за милицию, как они. Так оставить или нет? Да или нет?
Хорошо, что я не обшарил карманы в поисках документов или чего подобного. Пускай все остается в неприкосновенности, тогда одним мотивом будет меньше, сведение счетов станет основной гипотезой. Что мне и на руку.
При этих словах меня разобрал невольный смех: неужели все так просто? Все так действительно просто?
Завтра ли, послезавтра, на той неделе, когда-нибудь, не так быстро, но и не слишком долго, тело найдут. И будут искать дальше, сообразно тому плану, который попытаюсь разработать я. Такой, чтобы он выглядел предпочтительнее прочих, ведь, как известно, на всякого мудреца… да что говорить, главное сейчас… кашне я убрал, труп не трогал, следов не оставил. Натоптал тут безмерно, да натоптал, мудрая мысль, надеюсь, не забуду: стоит поменять ботинки, нет, не здесь, в том городе, куда я… а если они возьмут след? Да нет, чепуха, какой след. Я не оставлял вещей и… может, подобрать окурок? Если я найду его, конечно. Глупо, еще раз глупо, лучше оставить все как есть… лучше оттащить его с тропинки вон в те кусты, чтобы подумали, что я пытался замаскировать труп. Но так, чтобы его заметили, очень важно, чтобы его заметили. Я понаоставляю следов тогда… хотя у меня с собой перчатки, да, те самые осенние перчатки в кармане плаща, хотя и август, но погодка теплом не балует; хорошо, что я не забыл их. Кожа их не даст оперативникам ничего, а перчатки… что ж, я их сожгу.
Я надел позабытые в нужное время перчатки и взялся за труп. Бывший мужчина оказался на редкость тяжел и грузен, он сопротивлялся мне и после смерти как мог.
Проволочив его метров пятнадцать, я остановился и отошел на тропинку. Вернулся и проволок еще немного. Невообразимо тяжел, я весь покрылся потом, пока возился с ним. Затем вернулся на тропинку.
Теперь случайный прохожий мог заметить, ежели догадается повернуть голову в нужную сторону, чьи-то подозрительно торчащие из-за кустов боярышника ноги, обутые в дорогие ботинки и брюки с искрой. Последний писк, как я полагаю. Даже после смерти труп выглядел респектабельно. Обыватель, даже самый отвлеченный от мирских забот, поймет это с первого взгляда.
Что и нужно.
И закрутятся, завертятся колесики машины, и пойдут имена свидетелей, которых нет, знакомых, которых много, но все они ни при чем, родственников, и близких – интересно, был ли женат убиенный? Вспомнят также о симпатизирующих ему или презирающих людях, с которыми он имел контакты, которым его лицо источало масляную улыбку тонкими губами или хотя бы благожелательно прикрывало в знак одобрения, карие глаза, так близко расположенные друг к другу, что кажется, будто римский нос не разделяет, а, напротив, сводит еще ближе.
Вот я и занялся физиономистикой. К чему спрашивается, чтобы запомнить лицо? Я и так его не забуду.
Что там со временем? Я взглянул на часы, половина шестого, пора в гостиницу. Хотя она и рядом
