жаром напоенной обнаженности камня, в забвении распахнувшего объятия и внимающего ласковой сладострастной неге, жертвуя частицами переполнившего дневного тепла. Ночь принимает, в лукавой немощи своей безропотно преклоняясь перед дарующим. Не разумея, сильный камень полон решимости согреть, защитить небесную божественность. Слабые же, юные побеги смущенного благодарения неспешно всходят мольбой, в которой зреет легкая настойчивость, едва уловимая, вдруг довлеет – и вот уже пышным цветом полыхает буйная алчущая жадность. В последней жертвенной оторопи ускользает душа – камень мертв, но обуявшее безрассудство не позволило осознать похотливой ненасытности очаровательного дитя тьмы. Гениальной мудрости столь нежного и беззащитного создания постичь ему не дано.
Горы холодной сыростью реки лезут под комбез, и старший лейтенант Чеканов Е. С., совершенно позабывший о жадности ночи, в который уже раз вспоминает товарища Бисмарка, ясно и доходчиво нарекшего индивидуума, не внимающего ошибкам других индивидуумов.
Митька
Афганистан, Афгано – Советская граница, 29.07.1982, 02:40
– Смотри, солдат. Где треугольник – там лететь будет. Работа, Маркелов.
Сзади приглушенная возня, Хаким чертыхается.
– Надо было сразу включать, Маркелов. Долго греться.
– Подождут твои умные.
Треугольный свет исчез. Секунды. Ни звука, лишь далекий рокот реки. Внезапность полета яркой точки. На зеленоватой черноте – едва различимая полоска хвоста. Перечеркнув тьму, точка падает где – то за спиной. Хвост – вот он, рядом, связывает с той стороной. Намутили, чуреки!
Запыхавшийся Хаким шипит в ухо:
– Где веревка, солдат?
– Держу.
– Не пускай, уходи глубь, тяни сильно. К Маркелов.
Митька находит инфрой Маркела, сияющего руками и лицом. Рядом небольшие, абсолютно черные мешки. Идет. В руке – гибкая и невесомая прочность.
– Товарищ прапорщик.
Маркел перехватывает, лезет на камни, продевает сквозь замурованное в нише кольцо.
– Давай мешок.
Тихо клацает подвесной механизм, мешок бесшумно скользит на ту сторону под собственным весом.
– Пятнадцать секунд, Маркелов. Другой потом.
– Да помню я, старый. Павлов, буди Ермакова, пусть эфир пасет, и сам наблюдай. К краю не суйтесь.
Черное на черном. Невидимое, стремительно несущееся мелькает на тепловом фоне скал той стороны и пропадает, растворяется в монолите.
– Уехали, Хаким.
– Теперь трогай веревка. Как слабнет – тяни быстро – быстро. Деньга нам на газе летит, Маркелов.
– И охота тебе, старый, по горам с купюрами таскаться?
– Здесь работа – деньга от плохой человек был. Дома тоже деньга.
