чего себе выслужила!
Зажили незаконной семьёй, оскорбив тем самым – в патриархальном и строгом сословном мире – и купеческую честь, и казачьи устои.
Никто из старшего поколения Шолоховых и Моховых Александра Михайловича больше в домах своих не принимал. В любых визитах ему было отказано. Родовой шолоховский дом – крупнейший в станице Вёшенской – выкупил родной брат Марии Васильевны, двоюродный дед Михаила Шолохова – купец Мохов. Мария Васильевна теперь жила с братом. Там могли собираться все шолоховские дети со своими семьями – но не Александр.
И здесь мы понимаем, за что писатель Шолохов в известном смысле мстил Моховым, описывая их в ничтожном виде под собственной фамилией. Он не испытывал никакого пиетета ни к своей купеческой фамилии, ни к моховской зажиточной родне по одной элементарной причине: ни с ним, ни с его отцом, ни с его матерью никто и не роднился. А чужих, злых, спесивых людей – и жалеть нечего.
Братья общались с Шолоховым только втайне от матери. Если, сугубо по делам, кто-то из них наезжал в Кружилин, брюхатую экономку в упор не замечали. Скомканно простившись, братья отбывали, не прельщаясь застольем. Встретив Александра где-то за пределами хутора, свистящим шёпотом старший, пьяный брат Николай нашептывал: «Саша, ну как же? – она ж жила в своей Ясеновке и с барином, и бог знает с кем, – как ты можешь так?» – «Я тебя сейчас ударю, брат», – «Ну, Бог тебе судья. А в дом с нею не пущу к себе. Сам приезжай. С горничной – нет».
Кружилинский старожил Иван Матвеевич Чукарин рассказывал потом: «Ды чё там говорить, не пошла она жизня поначалу ни у Анастасии Даниловны, ни у Александра Михайловича. Чужая семья – потёмки…»
Иван Матвеевич всего дотошным краеведам не рассказывал – а ведь знал наверняка куда больше. Мог бы вспомнить, как вскоре после приезда экономки кружилинские соседи вперебой меж собой судили: Кузнецова Анастасия – она чьего ребёнка носит? Ясеновского барина, еланского атаманца или лавочника нашего Шолохова?
Помните, как в «Тихом Доне» Шолохов пишет про падшую Аксинью: «Будто кто отметину сделал на её лице, тавро выжег. Бабы при встрече с ней ехидно ощерялись, качали головами вслед…»
Мать! Её он описывал!
Вопрос о прототипах Григория Мелехова занимал многих, и к нему мы ещё вернёмся, а вот про Аксинью почему-то никогда серьёзного разговора не велось: чья же судьба взята была за основу её образа. В советском шолоховедении, тем более при жизни Шолохова, на такой разговор никто б и не решился. Но едва ли у нас есть необходимость это скрывать.
Одно лишь неясно: кто ж всё-таки решился расписать в подробностях подросшему Михаилу историю его матери? Не отец точно. Сама ли мать на такое пошла? Или по разговорам, по крупицам, по обмолвкам он собрал картину?
Есть в «Тихом Доне» один персонаж – старый конюх, живущий при Листницких и рассказывающий вернувшемуся с фронта Гришке Мелехову тяжёлую правду про загулявшую с молодым барином Аксинью.
Шолохов
