олеографии юная парижанка лихо поднимала стакан, восхваляя достоинства нового вермута. На каминной полке трактирщик расставил множество керамических и фаянсовых кувшинов и кружек.
– На таком очаге хорошо жарить цыпленка, – заметил Рультабийль.
– Нет у нас цыпленка, – ответил хозяин. – Даже дрянного кролика и того нет.
– Я вижу, – продолжал мой друг с насмешливостью, которая меня удивила, – что нам теперь придется есть мясо!
Признаюсь, я ничего не понял. Почему Рультабийль сказал, что нам теперь придется есть мясо? И почему трактирщик, едва услышав эту фразу, проглотил сорвавшееся у него с языка проклятие и выразил готовность быть к нашим услугам – точно так же, как Робер Дарзак, когда услышал вещие слова о домике священника и саде? Решительно, мой друг обладал даром объясняться с людьми совершенно непонятным для меня образом. Я сказал ему об этом, он улыбнулся. Я предпочел бы, чтобы Рультабийль соблаговолил объясниться, но он приложил палец к губам, очевидно давая мне понять, что не только не хочет говорить об этом сам, но и мне не советует. Тем временем трактирщик, открыв маленькую дверь, крикнул, чтобы ему принесли полдюжины яиц и кусок филе. Поручение это было выполнено миловидной молоденькой женщиной с изумительными белокурыми волосами, с любопытством поглядывавшей на нас своими чудными большими глазами. Трактирщик грубо сказал ей:
– Убирайся! И не вздумай показываться на глаза, если придет тот, в зеленом!
Она скрылась. Рультабийль завладел миской с яйцами и тарелкой с мясом, поставил их осторожно рядом с собой, затем снял с крюка сковороду и рашпер и принялся готовить омлет и бифштекс. Заказав две внушительные бутылки сидра, он вовсе перестал интересоваться хозяином – так же, впрочем, как и тот им. Хозяин лишь время от времени посматривал то на Рультабийля, то на меня с плохо скрытым беспокойством. Накрыв стол у окна, он предоставил стряпать нам самим. Внезапно я услышал, как он пробормотал:
– А, все ж таки пожаловал!
Человек в зеленом бархатном костюме и с такого же цвета фуражкой на голове спокойно шел по дороге, куря трубку. Через плечо у него было ружье; двигался человек с почти что аристократической непринужденностью. Лет сорока пяти, с седеющими волосами и усами, в пенсне, мужчина был замечательно красив. Проходя мимо трактира, он чуть помедлил, как бы раздумывая, зайти или нет, бросил взгляд в нашу сторону, выпустил несколько клубов дыма и с той же беспечностью двинулся дальше.
Мы с Рультабийлем посмотрели на трактирщика. Глаза, мечущие молнии, стиснутые кулаки, дрожащие губы – все указывало на обуревавшие его чувства.
– Правильно сделал, что не зашел, – прошипел он.
– Кто это? – поинтересовался Рультабийль, переворачивая омлет.
– Человек в зеленом! – проворчал трактирщик. – Вы его не знаете? Тем лучше
