рядом с печью. Вот Ларсан и заявит, что убийца проскользнул позади них, хоть это и может показаться совершенно невероятным. Он, кстати, уже упоминал следователю об этом. При ближайшем рассмотрении это соображение представляется нелепым, тем более что «свой человек» – если он действительно был «свой» – знал, что профессор вскоре уйдет из павильона и потому гораздо безопаснее начать задуманное после его ухода. Зачем ему было рисковать и идти через лабораторию, пока там находился профессор? И потом: когда, интересно знать, этот «свой человек» проник в павильон? Сначала нужно ответить на эти вопросы, а потом уж верить выдумкам Ларсана. Я-то тратить время на это не собираюсь: мои неопровержимые логические рассуждения просто не позволяют мне забивать голову подобными выдумками. Только вот я вынужден временно молчать, а Ларсан порою говорит… Все это могло бы кончиться тем, что господин Дарзак оказался бы виновным… Но я здесь! – с гордостью добавил молодой человек. – Ведь против Дарзака есть и другие улики, не менее страшные, чем эта история с тростью, которую я никак не могу понять, тем более что Ларсан не стесняется показываться с тростью перед Робером Дарзаком, вроде бы истинным ее владельцем. В версии Ларсана мне понятно многое, но только не трость.
– А Ларсан все еще в замке?
– Да, сидит безвылазно. Как и я, ночует здесь по просьбе господина Стейнджерсона. Господин Стейнджерсон поступил с ним так же, как со мною Робер Дарзак. Фредерик Ларсан обвинил его в том, что он знает убийцу и позволил ему сбежать, а господин Стейнджерсон сделал для него все возможное, чтобы тот мог открыть правду. Так же отнесся ко мне и господин Дарзак.
– Но сами-то вы убеждены в невиновности Робера Дарзака?
– На какое-то время я поверил в то, что виновный – он. Это было, когда мы приехали сюда впервые. Видно, пришла пора рассказать вам, что произошло тогда между Робером Дарзаком и мной.
Тут Рультабийль прервал свою речь и спросил, привез ли я оружие. Я показал ему револьверы. Он их осмотрел, похвалил и вернул.
– Неужели они нам понадобятся? – спросил я.
– Обязательно, сегодня же вечером. Мы ночуем здесь. Это вам неприятно?
– Ну что вы! – возразил я с таким выражением лица, что Рультабийль рассмеялся.
– Впрочем, довольно смеяться, – оборвал он себя. – Сейчас нам не до смеха. Поговорим серьезно. Вы помните фразу, которая, словно «Сезам, откройся!»{24}, отворила нам этот полный тайн замок?
– Еще бы, – ответил я, – прекрасно помню: «Дом священника все так же очарователен, сад все так же свеж». Она же была на полуобгоревшем листке, что вы нашли в лаборатории.
– Да, причем пламя не тронуло дату «двадцать третье октября», стоявшую внизу. Запомните ее – она чрезвычайно важна. А сейчас я вам расскажу, что означает эта нелепая фраза. Не знаю, известно ли вам, что накануне преступления, двадцать третьего октября, господин и мадемуазель Стейнджерсон отправились
