та ещё возилась на кухне. Ладно, завтра покажу, додумывала мысль Эмма уже возле своей двери, заталкивая ключ в замочную скважину. Думая о брате, Эмма невольно вспомнила о доме – весь день сегодня был такой, с самого разбора вещей: снова и снова она мыслями оказывалась то у себя в комнате, то в столовой с Яковом, то в саду с ребятнёй, то у отца в гимназии. Эмма не испытывала грусти или сожалений, просто такой сегодня был день. Поэтому она решила и закончить его тем, что было самым большим якорем из дома – книгой. Эмма разобрала постель, надела штопаные ночные панталоны и сорочку (спать в ночных рубашках она сильно не любила: подол вечно путался вокруг ног, скатывался в комок, задирался до самой груди, душил, связывал и путал), приглушила в лампе возле кровати свет, запрыгнула под одеяло и уже лёжа открыла дверцу тумбочки, рядом со словарями нащупала и вытянула оттуда «Хронику». Как и все высокие люди, неуклюже подтянулась наверх, упёрлась спиной на подушку, подтянула совсем по‑детски коленки и раскрыла книгу там, где лежало приглашение Цеппелина и либретто из «Аполлона». Эмма уже забыла, что вложила открытку со смыслом, чтобы перечитать главу и о чём‑то подумать – она просто была рада видеть эти две жёсткие бумажки, связанные с очень большим счастьем, её личным достижением, персональным, только её и ничьим больше. Читать стихи и «Хронику» Эмма любила по‑дурацки, наугад. Вот и сейчас она вытащила заложенные бумаги, уложила их на колени за книгу, закрыла том, провела по желтоватому от времени срезу сверху вниз большим пальцем и открыла там, где, как казалось, что‑то пульсировало, давало знак из самой «Хроники».
… были в ту первую эпоху в этом краю люди, сообщает один монах ордена святого Фульгенция Эсихского, по имени брат Сальваторе ди Алонсо. Бог Тонатиу пришёл к ним и остановил Солнце: сел в небе на облако, стал катать Солнце в руках подобно тарелке, смеялся и дразнил людей. Земля стала умирать от жажды, лишились люди сна и покоя, пришёл голод. Женщины плакали долго и много, мучились дети, страдали старики. И слёз было так много, что появилось в том краю солёное озеро Тескоко, и многие утонули, лишь на островке в середине воды остались несколько семей. Жрецы резали живность, но Тонатиу лишь громче смеялся и выше подкидывал Солнце.
Эмма глянула на миниатюру слева: женщины в холщовых накидках и мужчины в кожаных штанах закрывали руками лица от нестерпимо яркого солнца. Маленький остров был полон народа, старик сидел на самом краю и плакал, подставив голую спину солнцу, которое жгло и палило, и тень старика была короткой, согнутой и больной. Слезы катились в озеро, которому не было конца и края, и солёные волны лизали ноги старика, как добродушные собаки. Весел на гравюре был лишь один юный великан с красными волосами и красной же кожей, что смеялся сверху, с небес, и подбрасывал вверх солнце, похожее на большое плоское блюдо.
Был среди них безумец Эекатль, что осмелился обуздать Тонатиу. Переплыл он озеро слёз и стал искать на берегу самое высокое
