больными глазами и серебряное шитье его камзола больше не сияло.
– Поехали с нами, – выпалил Штефан, хватая его за обшлаги и тут же поспешно отдергивая руки. – В Гардарике отличные врачи, а в Кродграде лучшие врачи Гардарики!
Томас молчал. Штефан видел, что он думает – отчаяние растворилось, кажется, он даже улыбнулся. Погладил светильник, бросив на стены ласковую тень.
– Нет, Штефан, – наконец ответил он. – Я… мы уже купили билеты на Альбион. Сворачивать плохая примета.
Штефан фыркнул. Даже жители какой-нибудь дремучей деревни, которые не знали о газовых фонарях, пожалуй, оказались бы менее суеверными, чем артисты. Он забыл, что Томас не только артист, Томас – артист из Эгберта.
– Ничего не случится, – все же попытался он. – Все будет в порядке.
– В Гардарике холодно, мама плохо переносит… и потом… Штефан, я должен лететь на Альбион, понимаешь?
– Кому должен? Бенджамину Бергу?
Скрипнула дверь и в фургон хлынула музыка.
– Томас-вот-вы-где-вас-вообще-то-ждут! – весело протрещал парень в красном сюртуке. Подмигнул Штефану и захлопнул дверь, снова наполнив фургон полумраком.
– Почему ты вообще с ними выступаешь?
– Я… мне нужно было выступать, – пробормотал Томас. – Пока мама в клинике, я… спать не могу. Есть. Нужно работать. Может, я сегодня в последний раз выйду на подмостки.
– Чушь, – скривился Штефан. – В конце концов в Кайзерстате делают механических людей. Не могут врачи не поставить на ноги старушку. Ты так говоришь, будто умирать собрался.
– Было бы забавно, – усмехнулся Томас. – Но пока мне нужно выступить.
Штефан кивнул и снова открыл дверь. В лицо плеснул холодный воздух и жизнерадостная чушь, которой заливался на подмостках антрепренер. Он часто оглядывался, и Штефан подумал, что хотел бы стоять где-нибудь сбоку, чтобы видеть, как в его глазах восторг сменяется злостью, а злость – восторгом с каждым поворотом головы.
– … Томас Штармвайд! – объявил он, встретившись взглядом с Томасом. Сходя с подмостков, он беззвучно выругался и чиркнул пальцем по горлу.
Штефан заметил в руках Томаса апельсин. Он знал фокус, который Томас собирался показать – у него в рукавах была пара пакетов с летучим порошком, который при контакте с кислотой превращался в черные смолянистые нити. Томас резал апельсин, половину отдавал в зал, а оставшуюся превращал в черную дрянь, на которой растил апельсиновые цветы. Штефан знал, откуда берется вязкая чернота между его ладоней, но не знал, откуда на ней появляются цветы. Томас обещал когда-нибудь рассказать, но, кажется, это так и останется его тайной.
Штефан встал к самому краю подмостков. Он видел, как Томас, на лице которого не осталось и следа усталости и отчаяния, раскидывает руки, будто обнимая толпу.
– Время кажется нам скоротечным. Мы вздыхаем о том, что стареем,
