чародей, который нужен был, нужен, потому что без него не заработать, не раздать долги и не помочь Томасу, который с самоубийственным упорством тратит деньги на лечение матери. Сколько Томас потратил в Кайзерстате? Откуда у него, разоренного повстанцами и цирком в упадке, деньги на альбионских врачей?
«Чтоб тебя, Готфрид, твоя богиня оплакивала пока Спящий не проснется», – думал он, вливая в себя очередную рюмку.
Штефан был почти параноидально осторожен. Но потом все равно приходилось карабкаться под забором, бегать вокруг госпиталя с больными неизвестной болезнью. Плыть на пароходе, лететь на дирижабле. Держать рядом чародея, от которого непонятно, чего ждать, но почти наверняка – ничего хорошего.
Штефан действительно хотел решить все эти проблемы, но вместо этого надрался и перестал думать о чародее и дирижаблях.
Уходил с бутылкой абрикосового шнапса и большой флягой пылинки. Ему казалось, что он звал Идущую выступать в цирке и предлагал ей лучшее место, какое смог вспомнить. Она смеялась и почему-то отказывалась.
Только у башевой станции Штефан вспомнил, что предлагал ей быть центровой канарейкой.
Он не боялся, что его ограбят или убьют. Может, бесстрашным его делал алкоголь, а может Штефан просто так устал бояться, что вместе со страхом потерял благоразумие.
Или уверенности придавал новый револьвер и ядовитая шпилька, впрочем, это было бы совсем глупо – он давно отвык полагаться на оружие и думал, что главное – рука, которая оружие держит.
А еще он знал, что в Кайзерстате была очень низкая преступность. Он слышал, что в борделях «Механических Пташек» можно совершенно легально пытать и даже убивать. Преступлений, за которые здесь полагалась смертная казнь было больше, чем в любой другой стране, а разбирательства были самыми короткими. Если человеку хотелось пырнуть кого-то ножом, и он имел легальную возможность это сделать, то и ответственность за то, что воспользовался нелегальной, наступала почти сразу.
Штефан видел в этой риторике очень много слабых мест, но сейчас такое положение было только на руку.
Когда он нашел гостиницу, хмель немного выветрился, и Штефана это не устраивало. Он вспоминал, как девушка плясала на краю сцены, и как Томас раскидывал руки, и между его ладоней тянулась вязкая чернота. Эти подмостки не были эшафотом, их собирали вчера, у Штефана на глазах, но он не мог отделаться от ощущения, что представление было предзнаменованием близкой беды.
Но что ему было делать? Силой тащить Томаса в Гардарику?
Штефан удивительно быстро привык решать все за других. Заботиться о труппе, как о собственных детях. Но если он что и понял, так это то, что людей, стоящих на краю, нужно отпускать. Упрямого Вито, умирающую Пину. Когда Нор Гелоф отравился, Штефан не знал, что делать – они давали представления в Эгберте и ночевали посреди вересковой пустоши. Ближайший город был в сутках пути – либо вперед, либо назад. Он попытался довезти его на фургоне, бросил труппу и реквизит.
