Первый молвил, пытаясь шутить: «Я – талантливый человек, который искусно умеет заниматься ерундой на сцене. Но моя истинная роль еще впереди. То, что происходит сейчас, – лишь репетиция».
10
Когда я вернулся домой, то не смог уснуть до самого рассвета, умудрившись выкурить почти что коробку подаренных папирос. Лежал, дымил, смотрел на бледный потолок и понимал, что этой ночью разговаривал с одним из самых несчастных и в то же время сильных людей из тех, кого встречал.
Под утро у меня поднялась температура и я решил, что так даже лучше. Позвонил в Белый, предупредил о недуге и лег спать, не зная, что завтра войду в совершенно другой театр.
Итак, конец лета. До начала сезона оставался месяц. Никаких премьер в Белом театре вообще не предвиделось. Все свои старания, а также старания Первого, который из кожи вон лез, лишь бы из меня вышел толк, я уже считал бесполезными. Отлежавшись денек, я наутро проснулся с твердой уверенностью о своей ненужности на актерском поприще. Мне даже не было грустно от таких мыслей. Тотальное равнодушие – вот что я испытывал, идя навстречу театру, дабы сказать, что ухожу.
Помню, была страшная жара. Солнце так беспощадно палило, что не спасали ни тень, ни моя дурацкая кепка. По пути купил стакан газировки. Она была теплая, но всё равно почему-то ужасно мне понравилась. Я тогда еще подумал, что давно не ел и не пил ничего сладкого, а стоило бы, раз это так поднимает настроение. С такими мыслями я и переступил порог Белого театра, а там…
(Разводит руками в стороны, будто между ними надулся огромный невидимый шар.)
В главном зале – тьма народу. Причем, кроме работников театра, тут и там сновали журналисты, фотографы и даже парочка режиссеров со стороны конкурентов. Стоял гул невообразимый, от табачного дыма першило в горле. Все что-то оживленно обсуждали. Среди этой словесной анархии я слышал чаще всего нечто подобное: Второй – написал – пьесу – шедевр – будут – ставить.
Я в свою очередь попытался разузнать, где Первый, но никто не обращал на меня внимания, разве что одна пожилая дама, работавшая у нас на кассе, имя ее неважно. Так вот, она отвела меня в сторону и вкратце рассказала суть дела.
Оказывается, Второй две недели назад ушел в отпуск. Как я сам этого не заметил, ума не приложу, но это не главное. Вернулся он из отпуска с папкой, которую тут же понес в кабинет к Строгому. Через какое-то время Строгий вылетел из кабинета весь в слезах, потребовав непременно разыскать Первого. Его, оказывается, тоже не было на работе через день после нашей встречи. Когда же Первый все-таки явился, они уже втроем заперлись в кабинете Строгого, где сидят до сих пор. Получается, сидели они там со вчерашнего вечера, а на часах уже было чуть более девяти утра.
Дверь в кабинет Строгого была огромная, массивная, звуконепроницаемая. Однако несколько особо любопытных актеров то и дело бегали к ней, а возвращаясь, говорили, что слышат оживленные голоса, иногда даже крики.
Одного я понять
