такой похотливой тварью, – пожаловалась Лиля после первой встречи со своим новым начальником. – Он лапал меня!
– Ты же уже взросла девочка, – в ласково-назидательном тоне начала Валентина Степановна. – Кто-то же должен когда-то начать тебя лапать. Нельзя же жить в коконе, который ты вокруг себя сотворила. Так и одной до конца дней остаться можно. Он что так уродлив, что с ним и нельзя пофлиртовать?
– У него жена есть!
– Ну и что? Он мужчина видный. Может и развестись.
– Ещё чего не хватало! – возмутилась Лиля, – Чтобы она меня прокляла? Нет уж. Мне и без этого досталось.
Они ещё долго кричали, придумывали десятки аргументов, дочь была непреклонна, а мама настойчива, разошлись каждый при своём, но через неделю Лиля проснулась голой в объятиях Фёдора Емельяновича, и ей это было приятно. Она впервые в жизни оказалась наедине с мужчиной, впервые что-то чувствовала, а не анализировала… Просто анализировать было нечего – Лиля совершенно не помнила последние несколько часов. Шампанское и две бутылки хорошего портвейна, стёрли все воспоминания. Чёткими остались лишь эпизоды ухаживания. Получить ежедневную колонку в газете тоже стало частью флирта её нового начальника как и роскошный стол в небольшом загородном ресторане… И девушка сдалась… А потом пустота.
И так было каждый раз, когда они оказывались в постели. Через год регулярных возлияний, неизменно предшествовавших сексу, Лиля ощутила устойчивую зависимость от вина, которое, кстати, перестало брать, поэтому сначала пришлось перейти на коньяк, а потом и на водку. Пугало другое, если бы ей нужно было описать этот самый секс, то она не смогла бы, поскольку так ничего и не смогла вспомнить. А вот творить в состоянии эйфории было легко. Тексты отлетали от пальцев с неимоверной скоростью и это очень радовало Фёдора Емельяновича, поскольку тиражи возросли почти в два раза. Людям нравилось читать то, что писала Лиля. Одна беда – ошибки. Их стало так много, и они были так примитивны, что маститого газетчика, начинавшего когда-то корректором в книжном издательстве, коробило.
– Милая моя, – взмолился Фёдор Емельянович, в очередной раз вычитывая статью Лили, – мне раньше даже не приходилось править твои тексты, а теперь я плачу, глядя на них.
– Прости, руки иногда опережают мысль, а возвращаться к написанному не хочется.
– Но грамотность – это основа всего!
– А я читала, что и Чехов, и Толстой, и даже Достоевский делали кучу ошибок в своих рукописях.
– И не только в рукописях, – оживился редактор. Он вскочил с кресла и начал вытаскивать из шкафа пыльные книги. – Вот смотри.
Фёдор Емельянович открыл и протянул Лили "Войну и Мир". Практически в каждом абзаце, были пометки, сделанные красным карандашом. Она перелистнула дальше, и там снова правки, правки, правки…
– Вы правили Толстого?!
– Конечно! Там сплошные несуразицы, – он схватил со стола другую книгу. – А посмотри, что творил ваш любимый Антон Павлович.
"Дама
