продолжения – великий сводник от начала веков. Но почему именно Иван выбирает Марью и Марья Ивана, и вне их двоих мир кажется пустыней и миражем?
Не жестоко ли было бросить людям такую приманку только ради того, чтобы история первого века сменялась историей второго, потом третьего, десятого, двадцатого, и так до тех пор, пока какая-нибудь звезда в слепом беге не сожжет своим дыханием все и не обратит в мертвый мусор нашу землю со всеми ее маленькими и большими делами и мыслями? И все-таки почему именно Ивану нужна Марья и Марье Иван? Или в самом деле только потому, что у обоих случайно совпадает длина излучаемых ими волн в области половых эмоций, и этим они выделяются как две отвечающие друг другу струны, настроенные на одну и ту же ноту?
Значит, опять случай, то-есть неизвестное. Вот двое: люди разного склада, разных национальностей и происхождения, разного воспитания, – и случай сталкивает их в сумятице жизни, а дальше все за них делают неизбежные и непреоборимые законы, управляющие дрожанием электронов и атомов, колебанием струн и камертонов и ритмом исторических движений человеческих масс.
Впрочем, у моей пары дело шло, видимо, не совсем уж гладко. Не знаю, в чем было дело. Юрий вообще вдруг стал замкнутым и сдержанным и особенно избегал какого бы то ни было разговора о мисс Маргарет. Ходил мрачный, задумчивый и, в конце концов, однажды разразился неожиданной тирадой.
А знаете, Дмитрий Дмитриевич, мне иногда приходит в голову: удивительно глупая и жестокая штука жизнь, и недурно было бы ее кончить, не ожидая своей очереди. Вы никогда об этом не думали?
– Думал, – ответил я, – когда был примерно таких лет, как вы, дорогой мой, думал и даже купил себе револьвер, но забыл пули в магазине, а идти за ними второй раз было совестно. С тех пор это искушение больше не повторялось.
– Нет, серьезно. В сущности, по-моему люди все должны кончать самоубийством. Это гораздо больше отвечает человеческому достоинству, чем покорное ожидание результата работы каких-нибудь бактерий.
– Фу ты, страсти какие, милый мой! Впрочем, может быть, когда-нибудь это и будет, когда наши потомки станут сверхчеловеками и, насытившись жизнью по горло, будут устраивать этакое помпезное представление а lа Петроний. Но до этого еще очень далеко.
– Нет, это не то. Я не сыт жизнью; наоборот, быть может, слишком голоден. И все-таки осточертела она мне выше головы.
– Если говорить серьезно, дорогой мой, то менее всего отвечает человеческому достоинству такой выход из положения, когда он является не чем иным, как бегством, непростительной слабостью. Не говоря уже о том, что никому вы этим ни пользы, ни удовольствия не доставите, кроме, пожалуй, вашего дядюшки… А ради этого, право, не стоит устраивать неприятности вашим друзьям…
– Дядюшка… да, да. – Юрий вдруг густо покраснел: —
А знаете ли, что он написал мне в последнем письме? «Психограф дает небольшие колебания, – напиши, в чем дело?».
– Не смею
