всего дикого, что присутствует в нас, делает наше выживание трагическим и проявляется в самоотречении, а это портит жизнь. Мы наказаны за то, что от многого отказываемся. Каждое побуждение, которое мы пытаемся подавить, остается в нашем сознании, отравляя его. Если тело единожды согрешит, грех этот уйдет, ибо само действие есть форма очищения. Потом ничего не останется, кроме воспоминания об удовольствии или роскоши сожаления. Единственный способ избавиться от искушения – это ему поддаться. Начни с ним бороться, и твоя душа зачахнет от стремления к вещам, которые попали у нее под запрет, от желаний, которые ее же чудовищные законы сделали чудовищными и незаконными. Говорят, что величайшие события в мире происходят в головах. Но также в головах, и только в головах, осуществляются величайшие грешные деяния. Да вы и сами, мистер Грей, в юности, что подобна алой розе, и в отрочестве, что подобно розе белой, наверняка испытывали страсти, которые вас пугали, имели мысли, которые наполняли вас ужасом, мечты и сновидения, при воспоминании о которых на ваших щеках выступал румянец стыда…
– Перестаньте! – прервал его Дориан Грей. – Перестаньте! Вы смущаете меня. Я не знаю, что сказать. На ваши слова есть какой-то ответ, но я не могу его найти. Лучше ничего не говорите. Позвольте мне подумать. Или, вернее, позвольте мне попробовать не думать.
Почти десять минут он стоял неподвижно, с приоткрытым ртом и странно горящими глазами. Смутно он понимал, что испытывает какое-то неведомое ранее воздействие. Однако ему казалось, что оно идет изнутри его души. Те слова, которые он услышал от друга Бэзила, – слова, несомненно, сказанные мимоходом и содержащие намеренный парадокс, – затронули некую тайную струну, никогда раньше не звучавшую, но теперь она трепетала и вибрировала, посылая ему какие-то непонятные импульсы.
Точно так же на него действовала музыка. Она часто бередила ему душу. Но музыка – искусство бессловесное. Это не новый мир, а, скорее, иной хаос, сотворенный в нас. Слова! Всего лишь слова! Но какие они ужасные! Какие ясные, веские и жестокие! От них не уйти. И какая в них изощренная магия! Ему казалось, что они способны придать живую форму бесформенным абстракциям и обладать собственной музыкой, не менее сладкой, чем звуки виолы или лютни. Всего лишь слова! Есть ли на свете что-нибудь столь же реальное?
Да, в ранней юности он и правда не понимал некоторых вещей. Теперь он их понял. Жизнь вдруг вспыхнула яркими, как огонь, красками. Ему казалось, что он так и шел по жизни, окутанный пламенем. Почему он до сих пор этого не понимал?
С тонкой улыбкой лорд Генри наблюдал за Дорианом. Он в точности знал тот момент, когда психологически важно промолчать. Испытывая к юноше живейший интерес, он был поражен тем неожиданным впечатлением, которое произвели его слова. Ему вспомнилась одна книга, прочитанная в шестнадцать лет, – книга, открывшая многое, чего он раньше не знал. И он подумал о том, не переживает ли
