Карл сидел в яблочном тайнике и на чем свет стоит клял человеческую породу. Особенно отдельных ее представителей в лице Вепсаревича Ивана Васильевича, ради которого была заварена эта каша, и матушки его, Веры Филипповны, из-за которой он уже полтора часа сидел в холодильнике и мерз, как немец в зимних окопах под Сталинградом. И Калерия Карловна хороша! Нет чтобы принести это сволочное яблоко на час-полтора попозже, перед тем как Ванечкина мамаша намылится выходить из дому. Он сидел и злился, злился и наливался ненавистью, и это его хоть как-то да согревало. Он строил планы один величественней другого, и все они сводились к одной картине. Совсем скоро, представлял он, настанет то счастливое время, когда они, паучий народ, избавят землю от двуногих уродов. Мир будет принадлежать им, восьмилапым венцам творения, а людишек если и оставят живыми, то исключительно в качестве бурдюков с пищей, да и то собранными в специальные резервации, обтянутые особопрочной, неподдающейся ни огню, ни ножу, ни химии паутиной.
А этого дурака Анашку, выдающего себя за паучьего Дарвина и смущающего молодые умы, злорадно размышлял Карл, они когда-нибудь скормят птицам, а после выкинут из всех паучьих учебников, из всех школьных и университетских курсов, как когда-то выкинули людишки человеческого академика Марра. Тоже мне, теория эволюции. Сперва рак, затем ракопаук, а далее уже и мы, пауки. Рак, он и в мезозое рак. Ракопаук был занесен на Землю метеоритом, осколком взорвавшейся планеты Пандоры, не сам, конечно, ракопаук, а окаменевшие ракопаучьи яйца, которые здесь уже, на Земле, высидела какая-то страдающая бесплодием паучиха.
Но с этим-то извращенцем ладно. Главная беда – люди. Карл вспомнил все обидные клички, которыми их, пауков, наделили. Мизгирь, муховор, тенетник. А пословицы! «Лови паук мух, пока ноги не ощипали». Это надо же такое придумать! Ужас!
Так он сам себя распалял, пока дверца холодильника не открылась и вместе с яблоком и другими продуктами, приготовленными для передачи в больницу, Карл не выбрался из холодного чрева. Операция «Троянский конь» началась.
Вера Филипповна села в 31-й троллейбус, переехала Тучков мост, зажмурилась от яркого солнца, отражавшегося от адмиралтейской иглы, а когда открыла глаза, увидела свободное место, которое тут же и заняла. Троллейбус плавно покачивался, и Веру Филипповну разморило. Проснулась она от того, что чей-то настырный локоть тыкал её под бок. Троллейбус пересекал Съезжинскую. Вера Филипповна чуть подвинулась и посмотрела на пассажира справа. Сидящий у окна дядечка успокоил свой нервный локоть и срывающимся голосом произнес:
– Мамуля… хлеба корочки не найдется?
– Хлеба? – удивилась Вера Филипповна и внимательно оглядела соседа. На бомжа он вроде был не похож, на голодающего с Поволжья тоже. Костюмчик, правда, был на нем не ахти, потертый, можно сказать, костюмчик. И нос был подозрительно фиолетовый, но нычне в городе таких чернильных носов, считай, у каждого четвертого жителя.
– Хлеба, плавленого сырка, ватрушки,
