всем.
И «ваньки» отказывались везти за Обводный, боязно, там то и дело пошаливали разбойнички, особенно когда стемнеет. Понаехали из волостей, хоть и пошло больше десяти лет со дня Манифеста, в столицу, а здесь их никто не ждёт, тёплых мест на всех не хватает. Что остаётся, как не за кистень или нож и на большую дорогу, кушать всем—то хочется, а жить хорошо, тем паче.
Через Ново—Калинкин мост прошёл быстро. Вдоль канала гулял ветер, то и дело бросавший в лицо поднятый с парапета колючий снег. Жуков на некоторое время остановился в раздумье – идти по Старо—Петергофскому или по набережной Обводного до Бумажной улицы, а там и до канала рукой подать.
Миша решил пройтись по набережной. Оставив по левую руку доходный дом Матвеева, с обшарпанным фасадом и кое—где с отвалившейся лепниной. Пошёл, засунув руки в карманы, где в одном нащупал рукоять пистолета. Мало ли что. Дальше саженей сто не было фонарей, только вдалеке на Лифляндской виднелся столб с круглым пятном жёлтого цвета, словно месяц спустился на землю и указует дорогу одинокому путнику.
Скоро шаг перешёл в бег, под ногами хрустел нетронутый за день снег. Только у дверей артели Миша перевёл дыхание, чтобы не выглядеть испуганной вороной, все ж таки сотрудник сыскного, каждый день с разбойниками и злодеями дело имеет.
Вытер со лба пот рукавом и постучал.
Через некоторое время его провели к старшине.
– Здравия желаю, – произнёс старшина, на его лице хотя и появилась улыбка, но какая—то вымученная, словно сквозь силу, – не с новостями ли к нам о Степане?
– К сожалению – нет, – Жуков снял с головы шапку и пригладил ладонью волосы, от чего показался старшине взъерошенным воробушком.
– Чем могу помочь? Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет, – старшина указал на деревянную скамью.
Миша посмотрел на дверь, старшина прикрыл её.
– Ежели вам так спокойнее.
– Скажи, Степан собирался уходить из артели?
– О таком не слышал, хотя чужая душа – потёмки, а Степан ещё тот был, от него лишнего слова не допросишься.
– А работником каким он был?
– Вот только хорошее сказать и могу, что сыновья, что сам, мастеровые, рукастые. У них всякое дело спорилось.
– Все—таки что—то он рассказывал?
– Ну, я говорю, что от его зимой снега не допросишься, не то, что слова.
– Так ничего не рассказывал?
– Нет, вот помню в один раз мы с ним в трактир зашли, прижимистым Степан был, каждую копейку считал, вот говорю, зашли в трактир, тогда он много зелья принял. Так вот поведал он мне, что мечта у него трактир купить и стать хозяином.
– Трактир, говоришь?
– Так, а больше все молчком.
– Земляков княжевских в столице много?
– Не так, чтобы очень, но есть немножко. Вот у нас вся артель из волости.
– А ещё?
