должен.
– Да я что. – торопливо произнёс Пилипчук, – то ли в Ревельском переулке, то ли на Дровяной.
– Так на какой?
– Не помню я, не помню, – задумался, – во, – обрадованно чуть ли не закричал Василий, – в митковском доходном доме. Точно в нем, он ещё на Фонтанку фасадом выходит.
– Он не собирался уезжать из столицы?
– Нет, у него тут дело осталось.
– И какое? Василий, чудно, то рассказываешь все, то таишься, как красна девица. Иль сам в чём замешан?
– Господь с вами, господин хороший. Ну, разве ж я поход на душегуба? – И опять, как
прежде, прикусил язык.
– Я ж не говорю. Что ты – душегуб, но вот твой знакомец…
– Да не знакомец мне он, – теперь с жаром произнёс Пилипчук.
– Хорошо, пусть так, не знакомец, – согласился Иван Дмитриевич, – и Тимошка не знакомец.
– А его вообще я не знаю.
– Но, что произошло в Шуваловском, он же рассказывал?
– Хвастал, – опустив голову, выдавил из себя Василий.
– А ты говоришь не знаешь!
– Что мне его покрывать?
– Верно, – подсказал Иван Дмитриевич.
– Я сам по себе, они сами по себе. Что мне от них? Верно?
– Правильные слова говоришь.
– В Шуваловский Тимошка придумал заманить одного с деньгами под видом поисков нового дома, вот они. – он прервал излияния, но потом махнул рукой, – там его верёвкой и…
– Далее.
– Тимошка забрал портфель, как потом Гришка узнал, что там тридцать тыщ в процентовках были, сунул Гришке четвертной и приказал из города уехать. Тот и исполнил, но частенько бывал в столице. То трёшку, то рубль ему Тимошка от щедрот своих давал и все обещаниями кормил, вот Гришка меня подговаривать начал, чтобы к Тимошке залезть, – Василий поднял глаза на Ивана Дмитриевича.– Ты же отказался?
– А как же? Зачем мне такое дело?
– Верно рассудил, лучше на Обуховском слесарить, чем бегать с тачкой в Сибири по морозу.
Пилипчук обиженно засопел, показывая, что он с открытой душой, а ему тут грозят сразу.
– Да, не дуйся ты, как мышь на крупу. Посуди, я ж истинную правду говорю. Зачем мне тебя пугать? Тебе чужой грех на душу брать не стоит, а свои, небось, отмолишь, если, конечно, – Иван Дмитриевич погрозил пальцем, – к нам не попадёшь.
– Упаси, Господь! – Василий перекрестился, – чужое нам без надобности. Пусть сами Сибирь топчут.
– Ныне, вот что, Василий, – снова на лице Путилина появилась добродушная улыбка, – до утренней зорьки посидишь у нас, а там иди со спокойным сердцем на все четыре стороны.
– Благодарствую, – приободрился Пилипчук.
Через некоторое время, в течение которого повеселевший Василий был препровождён в камеру и принесён горячий чай, в кабинете сидел в кресле Иван Дмитриевич, а напротив него на стульях Жуков
