тела, чтобы, не дай Бог, узнать в нем брата.
– Сергей часто бывает в столице? – Орлов с умыслом сказал «бывает», чтобы в юноше жила надежда и не слишком он волновался в театре.
– Да, – после некоторой паузы произнёс Венедикт, – ему дядюшка благоволит и разрешает жить на квартире.
– А тебе?
– Исключительно с маменькой.
– Все—таки, как часто бывает Сергей в столице.
– Простите, но я не отмечаю даты в календаре, – в голосе гимназиста послышались нотки скрытой обиды то ли на дядю, то ли на брата.
– Венедикт, – штабс—капитан шёл, заложив руки на спину, – мной движет не праздное любопытство, а исключительно дела службы, на которой мне приходиться много чего выслушивать, прежде чем в просеянном найти ту крупицу, что поможет в нахождении преступника или его изобличении.
– Я понимаю, – Венедикт шёл, не отрывая взгляда от мостовой, словно, в самом деле, напроказничал и сейчас стыдится своих поступков, – Сергей ведёт себя очень тихо в присутствии маменьки и особливо дяди.
– Дяди?
– Дяди, – с обидой в голосе произнёс гимназист, и Орлову показалось, что Мякотин процедил сквозь зубы, – а нас он и видеть не хотел.
– Когда ты видел Сергея в последний раз?
– Перед его самым отъездом в столицу.
– Он что—нибудь говорил?
– Нет, как всегда с улыбкой и шутками, – Венедикт цедил слова сквозь зубы, словно муку сквозь сито, было видно, что брата не чествовал.
– Не страшно увидеть брата… мёртвым? – Не сдержался штабс—капитан.
Венедикт втянул голову в плечи, и было видно, что некуда деть мешавшие при ходьбе руки.
– Нет, – едва слышно произнёс Венедикт, – у каждого из нас своя судьба.
– Рановато ты о судьбе—то, – Орлов улыбнулся уголками губ.
– Господь дал, Господь взял, – гимназист не поднимал головы, – все мы – смертны, кто – раньше, кто – позже, все там будем.
Интересно было слышать от столь юного создания такие рассуждения, словно Венедикт прожил жизнь и теперь на её склоне готов поделиться мыслями.
До анатомического театра шли, больше не произнеся ни слова. Штабс—капитан украдкой поглядывал на гимназиста, отмечая серьёзное лицо юноши и неприсущую в таком возрасте глубокую морщинку над переносицей.
В анатомическом театре, расположенном в Императорском Университете, Венедикт вёл себя спокойно, никакого волнения. Складывалось впечатление, что перед ним на металлическом столе лежит не тело погибшего человека, а кукла в полный рост, хотя и без головы.
Перед самым опознанием Мякотин указал, что на икре левой ноги Сергея рваный шрам, оставшийся от детской шалости, когда они полезли в недостроенный дом и там брат наткнулся на толстый гвоздь и с испугу дёрнул ногой так, что разорвал не только кожу,
