ей столько времени.
– Ее грехи вас занимают?
– Вовсе нет. Однако меня направили в Сен-Сорлен, чтобы я исцелял души страждущих. Поэтому мне приходится больше времени уделять грешникам, чем праведникам, хоть это и парадоксально.
Последние слова аббата изумили Мари. Так вот в чем дело? Аббат Габриель просто-напросто заботился о грешниках? И как ей это раньше в голову не пришло?
– Святой отец, я могу исповедаться?
Они вошли в маленькую исповедальню из полированного дерева. Теперь их отделяла друг от друга лишь тоненькая решетка, и Мари казалось, что она может к нему прикоснуться.
– Несколько лет назад меня обвиняли в убийстве нескольких человек. Вы что-нибудь слышали об этом?
– Да, дочь моя.
– Меня обвинили в том, что я отравила троих своих мужей и расправилась еще с одним мужчиной, якобы моим любовником.
– Я знаю, мне рассказывали о ваших мучениях. Но человеческая справедливость вас оправдала?
– Да. Поэтому я и не доверяю человеческой справедливости.
– Не понимаю…
– Я уважаю лишь справедливость Господа нашего.
– Вы правы.
– Ибо, хоть я и оправдана перед людьми, Богу известны все мои грехи.
– Конечно. Как и грехи всех нас.
– Да, но дело в том, что…
Она наклонилась к священнику и прошептала:
– Я действительно их убила.
– Кого?
– Моих супругов.
– О господи!
– И моего любовника Руди тоже.
– Несчастная…
– И его русскую подружку Ольгу тоже, – добавила Мари с нездоровым возбуждением в голосе. – Вы будете смеяться, но в этом меня даже не обвиняли, потому что ее исчезновения просто-напросто не заметили. Одним муравьем больше, одним меньше.
– Иисус, Мария, Иосиф, придите к нам на помощь, молю!
Молодой священник перекрестился скорее из страха, чем в порыве любви к Богу, – он был сильно напуган исповедью преступницы.
А Мари Морестье с наслаждением смаковала его ужас. Какая уж там Иветта! Мари переплюнула ее по всем статьям.
В тот день Мари поведала Габриелю о своем первом убийстве. Хотя, чтобы не слишком шокировать молодого священника, она представила отравление как проявление сострадания: ее бедный муж Рауль так мучился, что она действовала скорее из жалости, была медсестрой, а не убийцей; послушать Мари, так она просто-напросто применила эвтаназию.
Габриель, бледный как полотно, слушал Мари, и на его лице отражались осуждение, отвращение, паника.
Он оставил ее, не сказав ни слова, а лишь осенив крестным знамением.
На следующий день, явившись к семичасовой мессе и увидев священника, Мари тотчас догадалась по темным кругам под глазами, что Габриель плохо спал, а может, и вовсе не сомкнул глаз.
После обеда, когда они встретились в исповедальне, аббат признался, что
