дождь закончился.
В ту же ночь он появился под окнами ее пансиона в их обычный час, и они молча зашагали на север. Тишина, казалось, потрескивала от напряжения. Джинн ощущал еле уловимое облако мельчайшей водяной пыли, которое всегда окружало Голема – словно кто-то перышком легонько касался его кожи. А она задавалась вопросом: неужели от него рядом с ней всегда исходило ощущение такого жара, как сейчас, когда он шагал на расстоянии вытянутой руки от нее?
Они вошли в парк и двинулись по аллее, лишь изредка обмениваясь парой ничего не значащих фраз. «Я никогда раньше не замечала здесь этой тропинки». – «Смотри, берег размыло». Они шли вдоль ручья до тех пор, пока его русло не стало более широким, а течение не замедлилось. Джинн спрашивал себя, почему, кажется, впервые за все несколько сотен лет его жизни он не в состоянии просто сказать вслух о том, чего ему хочется.
– Я думал, после таких дождей уровень воды будет выше, – произнес он вместо этого, кляня себя за нерешительность.
– Там акведук, – пояснила она, – так что дожди не влияют на уровень воды.
– А, – отозвался он растерянно. – А я думал, это настоящий ручей и что это парк разбили вокруг него.
Голем улыбнулась.
– Ну разумеется, он настоящий, – сказала она и, прежде чем он успел возразить: «Ты же знаешь, что я имею в виду», добавила: – Вот, смотри.
Она расстегнула плащ и сбросила его с плеч. Джинн открыл было рот, чтобы спросить, что она делает, но тут же утратил дар речи от удивления, когда за плащом последовали блузка с юбкой, а за ними и туфли с чулками. Голем ни разу даже не взглянула в его сторону, лишь спокойно избавилась от одежды, а затем подошла к берегу, вошла в ручей и скрылась под водой.
Джинн остался стоять на берегу в одиночестве. Ошеломленный, он долго смотрел на кучку одежды, лежавшую на земле, точно пытался удостовериться, что все это ему не привиделось, потом из-под воды показалась ее голова. Она вышла на берег и приблизилась к нему. С кожи ее ручейками стекала вода. Она не улыбалась, но глаза ее горели странным огнем. В них читался вызов – и ожидание.
Он протянул руку и пальцем провел по ее щеке; от его прикосновения капельки воды исчезали, превращаясь в пар.
– Чего ты от меня хочешь, Хава? – спросил он негромко.
– Чтобы ты дал мне обещание, что я буду у тебя единственной, – отвечала она.
Он вдруг понял, что ждал этих слов; но больше всего его удивило то, как рад он был их услышать.
– А ты дашь мне такое же обещание?
– Да, – прошептала она.
– Тогда ты будешь у меня единственной, – сказал он.
– А ты – у меня, – отозвалась она.
С этими словами они улыбнулись друг другу, робко и нерешительно, словно не до конца веря в то, что только что сделали. Потом он взял ее за руки – они были ледяными на ощупь – и привлек к себе.
Несколько часов спустя сирийский
