удивило и раздосадовало его. Потом он почувствовал, что не реализованные ожидания засели где-то глубоко в голове, и оттуда напоминают о себе, с каждым днём всё настойчивее, и настойчивее. Это раздражало и злило его. Поймав бродячую собаку, он долго резал её ножом, подвешенную за передние лапы к потолку сарая, затянув предварительно ей пасть изолентой. Но раздражение не ушло, а наоборот, нарастало, не давая покоя. Он так разозлился, что не заметил, как обмочил штаны.
По ночам он долго не мог уснуть – болела голова. А забывшись, он видел, как в тумане, слезливые глаза матери, которые постепенно растворялись в темноте. На их месте, увеличиваясь в размерах, как бабочки порхали девчёночьи трусики. Зайчики, мишки, пупсики и котята на них оживали, строили ему рожи, издевались и смеялись голосами его одноклассников. За тем и они исчезали в темноте и всё вокруг начинали заполнять тела девочек – гладкие, чистые, без единого волоска. Он улыбался им. Он просто хотел с ними играть. А они называли его «Рвотный порошок!», и громко смеялись, показывая тонкими пальцами в его сторону. Тогда он пытался хватать их за их чистые тёплые шеи. Он давил изо всех сил, до хруста, до боли в пальцах, пытаясь заставить замолчать. Но они выскальзывали из рук, и вновь хохотали и дразнили его. Потом появлялись лица других. Они смотрели страшными глазами. Потом хохотали: «Ссыкун!». Толкали его. Били. Он пытался уйти от них, спрятаться, но не мог. Потом были боль и огонь.
Он просыпался потный и злой. Голова болела. Кровь стучала в виски. Было трудно дышать. И это не проходило, и стучало внутри, стучало, как молоточек, громче, громче, требуя выхода.
Он шёл на работу. Он боялся, что все узнают. Что все увидят то, чего он хочет, и накажут его или станут смеяться над ним. А ему не хотелось, что бы над ним смеялись. Он хотел, что бы с ним согласились поиграть, хоть кто ни будь.
Однажды, давно, ещё в садике, он играл в песочнице с девочкой. Она говорила ему, а он делал, что она велела. Он не сразу мог понять, что она хотела от него, и она хмурила бровки и сердилась. Но ему нравилось, потому, что она разрешала ему трогать её трусики. Он запомнил это ощущение на всю жизнь. Ему так понравилось, что он очень хотел, но не шёл в туалет, боялся, что девочка уйдёт. Потом он описался, но продолжал играть. Потом подошли другие девочки и увидели, что он описался, и начали смеяться над ним. Девочки были одеты в короткие платьица, а из-под платьев виднелись трусики. Белые с синими, красными и жёлтыми котятами, мишками, зайчиками и пупсиками. А та девочка не смеялась. Она, молча, стояла и смотрела. Но больше она с ним не играла потому, что все смеялись и кричали: «Ссыкун! Ссыкун!»
А потом была другая. Там, в школе. Она пришла и села с ним рядом. И он увидел её трусики. Такие белые-белые. Это она для него. Он потрогал их, такие тёплые и мягкие и ему стало хорошо. Но она испугалась. И её глаза были большие, и она упала. Потом ему говорили, что он не должен с ней играть. Били, били. Было больно. И тогда появился огонь. Потом отец бил его. Потом плакала
