– герой ставших классическими детективных рассказов. Сам Честертон, хотя и был много лет председателем детективного клуба и вместе с Агатой Кристи, Дороти Сэйерс и Рональдом Ноксом разрабатывал канон детективного жанра, считал эти рассказы далеко не самым главным из написанного. Его бесчисленные газетные эссе – кто-то подсчитал, что их почти 7000! – составляют особый жанр английской литературы. Его религиозно-философские трактаты “Ортодоксия” и “Вечный Человек” стали классикой христианской апологетики XX века. Его стихи, почти неизвестные в России, оригинальны и крайне интересны – особенно ни на что не похожие поэмы “О белом коне”, “О святой Варваре” и “Лепанто”. Еще одна важная часть наследия Честертона – его биографии. Биография Диккенса считается лучшей, книга о Фоме Аквинском во многом реабилитировала в глазах современников средневековую схоластику, а о Франциске Ассизском способствовала новому взгляду на католичество в целом. В сонете, написанном на смерть Честертона его товарищем по детективному клубу, священником Рональдом Ноксом, перечислены герои его биографий. Этот сонет лучше всего прочего говорит о методе Честертона-исследователя. Отсутствие дистанции между автором и предметом исследования, которую многие считают столь необходимой, – самая яркая и самая привлекательная для одних и отталкивающая для других черта честертоновского метода:
“Со мной он плакал”, – Браунинг сказал,
“Со мной смеялся”, – Диккенс подхватил,
“Со мною, – Блейк заметил, – он играл”,
“Со мной, – признался Чосер, – пиво пил”,
“Со мной, – воскликнул Коббет, – бунтовал”,
“Со мною, – Стивенсон проговорил, – Он в сердце человеческом читал”,
“Со мною, – молвил Джонсон, – суд вершил”.
А он, едва явившийся с земли,
У врат небесных терпеливо ждал,
Как ожидает истина сама,
Пока мудрейших двое не пришли.
“Он бедных возлюбил”, – Франциск сказал,
“Он правде послужил”, – сказал Фома[1].
Но самый “концентрированный” Честертон – это романы, которых на фоне такой плодовитости немного – всего шесть. Парадоксальность, экстравагантность, неожиданность ходов – все это расцветает в романах буйным цветом. В “Наполеоне Ноттингхилльском” Лондон, разделенный по воле чудака правителя на города-общины, погружается в междоусобные войны, возрождающие давно забытые рыцарские добродетели. В “Человеке, который был Четвергом” заговор террористов-подпольщиков оборачивается чуть ли не тайной творения. “Шар и крест” – повесть о непримиримых противниках, которых неравнодушие к истине среди торжествующего безразличия делает лучшими друзьями, а “Жив-человек” – история возвращения домой как авантюрного предприятия, сулящего многие опасности. В “Перелетном кабаке” рассказывается о прекрасной воине, которой чревата унылая повседневная жизнь, а героя “Возвращения Дон Кихота”, незаметного библиотекаря, величие духа превращает в короля и воина. Романов, как выяснилось, не шесть, а семь, но подробнее об этом чуть позже.
Г. К. Честертон в возрасте 5 лет
Главной особенностью Честертона называют удивительное, только ему свойственное умение соединять парадоксальность со здравомыслием, напоминать, что истина, добро и красота, которые каждый из нас встречает в повседневной жизни, – требуют битвы за них, ежеминутного крестового похода, который, правда, может выражаться в лежании в постели, пении хором или погоне за унесенной ветром шляпой.
Самый известный честертоновский образ – силуэт белого коня на меловых холмах английского Йоркшира из одноименной баллады. Чтобы белый конь мог остаться самим собой, десятки поколений должны были бдительно отчищать поверхность холма от травы, не давая рисунку исчезнуть, – чтобы удержаться на одном и том же уровне добродетели, нужно все время двигаться вперед. Веселая и непримиримая битва с миром.
Его всегда было принято ругать за легковесность, болтливость и пристрастность, а его исследования упрекать в недостаточной верности фактам. Сам Честертон охотно соглашался с этими обвинениями, говоря, что считает себя скорее журналистом, чем писателем. Ему ставили в вину морализаторство и партийность, а когда в 48 лет он вдруг обратился в католичество и стал писать книги в защиту Церкви, – натужный догматизм и идеологизированность. Однако время идет, и выясняется, что легковесные и нестрогие биографии этого “журналиста” переживают множество стремительно устаревающих увесистых ученых исследований, а его партийность и морализаторство оказываются глотком воды живой для нашего времени, мечущегося между крайностями релятивизма и догматизма, несерьезного отношения к своим идеям и серьезного отношения к себе.
В эпоху, крайне настороженно относившуюся к религии, он становится примером верующего, христианина, воина веры. Нелепый, детский, несерьезный, предпочитающий быть предметом насмешек, а не почитания, но при этом горячий полемист и пламенный проповедник,
Перевод А. Якобсона.
