достался в наследство от предков. Мой дед это умел, и отец, и все, кто жил до них.
Колин насторожился – похоже, он был всерьез заинтригован. И даже позволил ветру трепать пластиковые страницы альбомов, что в мире Колина Брэннона было невообразимой и неслыханной халатностью.
– У индейцев назначают тех, кто дает духовные имена новорожденным и еще вновь прибывшим, то есть тем, у кого духовного имени нет, но они заслуживают его в момент второго рождения. У меня такая привилегия есть.
Лично я сильно сомневался в том, что Ратсо не выдумывает на ходу. Терпеть не могу пустую болтовню.
Колин моих сомнений не разделял и задал новый вопрос:
– А тебе духовное имя кто дал?
– Отец, – гордо ответил Ратсо.
– И какое же оно?
– Липкий Медведь, – коротко буркнул Ратсо.
– А, ну понятно! – развеселился Колин. – Прямо в точку!
Он держал в руке карточку с большим индейцем – казалось, ветер вот-вот вырвет ее и она улетит. Я не мог сосредоточиться ни на карточке, ни на разговоре. Просто чувствовал, будто лечу, как большая серая туча из металла или стали, вроде бы высокая и далекая, но в то же время тяжелая, грозовая. С тех пор как произошла авария, я часто испытывал это назойливое ощущение: казалось, мне никак не дотянуться до тех, кто со мной рядом, или, наоборот, они не могут, как бы сильно ни старались, достучаться до меня. После автомобильной аварии я попал в новый мир, где за пределами одной клетки всегда обнаруживалась другая клетка. Я смутно слышал смех Колина, но приземлиться не получалось. Я был не здесь, я отсутствовал.
Я стоял, стоял очень прямо, только вот сесть не мог.
– А мне ты какое духовное имя дал бы? – спросил Колин, подпрыгивая от нетерпения.
– Ничего в голову не приходит. Тебе оно не нужно, да и все равно ты его не заслуживаешь, – заявил Ратсо, резко поднявшись.
От него пахло мылом и дымом из трубы, странная головокружительная смесь.
У Колина опять был такой вид, будто на него выплеснули ведро воды: я догадывался, что ответ Ратсо ему совсем не понравился.
– Почему это у него есть духовное имя, а у меня нет? – спросил он, махнув в мою сторону головой.
Его вопрос прозвучал с интонацией длинного мяукания голодного кота, я даже улыбнулся.
Ратсо внезапно нахмурился, откашлялся и пробормотал:
– Неохота объяснять, шпингалет. Мне пора валить. Пока!
Ратсо, похоже, умел одновременно занимать противоположные позиции – невозможно было понять, за тебя он сейчас или против, и это очень сбивало с толку.
Минуту назад уже почти казалось, что он мне друг, и вот теперь это чувство испарилось, как будто его и не было. У меня и с ногой получилось так же. Несколько месяцев подряд я все ждал улучшений, мне даже кое-кто из врачей их обещал. Мать была без ума от радости. Из больницы я выходил счастливый, летел как на крыльях, и небо над головой стало вдруг до нелепого синим, наполненным до краев и прекрасным,
