с ночи, еще не успели развеяться утренние сумерки, город бурлил, гудел автомобилями, стрекотал с крыш вертолетами. Те, как стрекозы всех мастей, будто их, таких легких и изящных, сносил бриз, устремлялись на север, густо покрыв все небо, начавшее светлеть. Покидали город в основном, как предположил Хименс, очень впечатлительные и мнительные люди и квадрики. Убежденным в своей правоте толстокожим кругликам сейчас спалось хорошо. Те, вероятно, еще досматривали свои радужные кумачовые сны.
Многие подались в Пенсильванию, в этот образцовый штат, где губернатор Ральф Хилдбер свел преступность к нулю. Но обыватель торопился на своем вертолете, усадив в него всю семью, вовсе не убегая от своих американских гангстеров – а поглазеть на историческое событие, не теряя надежды, что и удастся купить кусочек «Вдовушки». Последнее предположение было очень хрупким, так как Ральф Хилдбер в интервью телекомпании Эй-би-си заявил, что он запретил это делать.
Рьяные поклонники «Вдовушки» надели черные галстуки, а некоторые – и черные ленточки, вставив их в петлицы, а то и черные повязки на рукава. День Траура есть день Траура. Так считали квадрики. Но ту же букву «Т» их противники, круглики, расшифровали по-своему. День Торжества. Торжества их идей. И хотя круглики пока еще спали, но ровно в 13 ноль-ноль, когда на обширной поляне под Питтсбургом начнется церемония уничтожения «Вдовушки», они займут свои места у телевизоров. Ведущие телекомпаний всего мира прислали своих репортеров, тысячи журналистов оккупировали все гостиницы столицы штата Пенсильвания еще за неделю до дня «Т».
И сейчас, подходя к длиннющему автобусу фирмы «Хименс и Электроника», большинство сотрудников – да что там большинство, почти все – задавали почти один и тот же вопрос.
– TV взяли?
– Взяли! – отвечал за всех Майкл, поглядывая на крышу автобуса: большой переносной телевизор был привязан к решетчатому багажнику, выделяясь своими формами, своим экраном, среди каких-то ящиков.
– Когда будем на месте? – следовал второй вопрос, не менее существенный, чем первый.
– В десять! – опять же отвечал Майкл, у которого уже, наверное, и язык заболел говорить одно и то же.
Хименс и себе вдел в петлицу серого пиджака черный бант. Он подкатил не один, с Эхиной Альфарес. Эхина оделась опять же пестро, нарядно, преобладал красный цвет, мило улыбалась, изредка что-то недовольно шепча профессору. И тот, будто оправдываясь, трогал свой черный бант, что-то принимался рассказывать девушке, и та уже смеялась его шуткам. Чувствовалось, что Эхина имела над Хименсом какую-то власть, он вел себя намного тише, уже не взрывался поминутно тем своим лошадиным смехом.
Эхина, грациозно покачивая бедрами, обширной полосатой юбкой с множеством складок, подходила к некоторым сотрудникам. Кое-кого она знала по осеннему прошлогоднему отдыху в штате Огайо, на ранчо у отца. Она здоровалась с ними, перекидывалась парой словечек. Тони Эдкок, высунувшись из окна, окликнул ее, подмигнул. Его тут же одернула какая-то женщина,
