что вам счетец предъявит.
– Пусть предъявит! – зло ответил Дуров. – Свиной хвост он от меня получит. Счетец!
Тут, вспомнив, что у него гость, Дуров повернулся ко мне и пригласил в гостиную, где под столом спал тот самый сенбернар. Попросив карлика принести нам чаю, Дуров зажег люстру, усадил меня в кресло, а сам пристроился на венском стуле, согнав с него давешнего фокстерьера.
– Ну, так рассказывайте.
– Что? – спросил я. Честно говоря, я так был заинтересован домашним бытом Дурова, что у меня даже вылетела из головы причина визита к дрессировщику.
– Вашу теорию про «смертельные номера».
– А, это!
В дверь заглянул карлик:
– Вам с сахаром или с лимоном?
Владимир Леонидович опередил меня:
– Тащи все! Все, что есть в печи, – все на стол мечи! И бутербродов нарежь с ветчиной. Она в буфете прикрыта синей салфеткой. Если ты ее еще не сожрал до конца.
– Ага. Хотел, но не успел.
Карлик скрылся.
– Итак?
Я решил не выкладывать все карты на стол. В конце концов, Сеченов был прав, спрашивая меня, отчего я ему сразу поверил? Почему я должен был верить в то, что Дуров – не заинтересованное в этом деле лицо? Ведь интерес его был как раз очень и очень заметен.
– Скажите мне, Владимир Леонидович, разве цирковые артисты не склонны устраивать друг другу какие-то пакости? Мстить за обиды. Завидовать? – спросил я, пристально наблюдая за лицом дрессировщика, чтобы уловить мельчайшую тень рефлекса.
– А! Вот вы куда клоните… – разочарованно протянул Дуров. – Вы полагаете, что все это – месть. Наше внутреннее дело…
– Возможно. Я ведь говорил вам, что тоже служил в цирке. И такие штуки там время от времени случались.
– Ну, знаете… Впрочем, раз вы сами соприкасались с закулисьем нашего мира, то и без меня знаете – да, цирк жесток. Что видит зритель снаружи? Веселое представление. Что видим мы внутри? Бедность, проистекающую из нее зависть, пьянство, жестокость.
Я обвел рукой комнату, в которой мы сидели.
– Ну, вы-то всего этого, кажется, избегли.
– Это теперь. Видели бы вы, как я жил в начале своего пути. А ведь я – не из самой последней семьи. Знаете, Владимир Алексеевич, я ведь из дворян. Да-с. Много ли среди нашей братии дворян?
– Почитай, что и нет совсем.
– Но начинал-то я, как все, – с рауса, зазывалой над входом в шапито.
– И брат ваш, Анатолий Леонидович?
– И он, – поморщился Дуров, – но вернемся к нашим баранам.
В этот момент в дверь протиснулся карлик с подносом, на котором стояли две чашки тонкого кузнецовского фарфора с дымящимся черным чаем и горкой бутербродов со свежей ветчиной. Он быстро накрыл на журнальном столике.
– Мне не оставляйте, – сказал Ванька, – я уже понадкусывал от ваших бутербродов.
– Иди уже! – ухмыльнулся Дуров.
Карлик отвесил поклон и вдруг клубочком выкатился за дверь.
