бы вот изображенье это,Прозрачный на губах застывший стих,
Как детский крик, стихающее лето…
В краю, где звон и ни души в живых.
А что вокруг? Деревья и заборы.
Что с плотной темноты вечерней взять?
Кому приснятся наши разговоры
В последнем сне, где нечего сказать?
Тебе ценить и чувствовать пристало
Прозрачный сиплый снег, парадных грязь,
Туда, где перед ужасом финала
Нить голосов мирских оборвалась,
Ты ничего не заберешь с собою,
Тахометр застынет на нуле,
Хотя змеиной лентой голубою
Мелькнут вагоны в изумленной мгле.
И в горле жребий прежний встанет комом,
Стыд узкой плетью по щеке хлестнет,
В случайном кадре, будто бы знакомом,
Лицо, в тебя влюбленное, мелькнет.
Я – город, разрушенный бомбардировкой,
Обстрелами, штурмом жестоким и мором.
Я – город с часами на каменной башне,
Я – взорванный город.
Когда надо мною враги расправляли
Железные крылья сквозь сумрак и пепел,
Трещало по швам воспаленное небо
И кашляло громом.
С ворот позабытое стерто названье
Мне бывшее именем. Слышите эхо?
Я – Дрезден, Иерусалим, Злата Прага,
Париж, Хиросима.
Стучали незримо во мне барабаны,
Часы постепенно, как сердце, умолкли,
Меня оглушили, дробили, ломали
И с грязью мешали.
Но я догорал, вновь и вновь повторяя,
Пусть даже никто не услышит, – неважно:
Покуда останется целым хоть камень,
Хотя бы песчинка, я – не уничтожен.
Здесь, за четыре моря вдали от дома,
Тыкаясь в пятое носом, как в сыр лиса,
Снова не верю тому, что уже знакомо,
Слепо молясь на незримые чудеса.
Тысяча слов притворится опять стихами,
Чтобы питать младенческую печаль.
Жизнь кончается просто, как чай в стакане,
Вода за окном мерцает прочней, чем сталь.
Значит, не бойся, душа, улыбайся шире.
Эта свобода нам тоже взаймы дана,
Просто смотри, как, словно жестянка в тире,
Нам из-за тучи покажется вновь луна.
И почему отовсюду ненастоящий
Мир обещаньем тепла обмануть готов?
А самолет, над пустыней в ночи летящий,
Светит чуть ярче полночной звезды волхвов.
Бороться с болью – бесполезный,
Докучный, неизбежный труд,
Как будто снова ключ железный
Бросаешь в омертвелый пруд,
И тонет ключ, почти беззвучно,
Скользя под тяжестью своей
На дно, где все благополучно,
Где, выражаясь ненаучно,
Ржавеет скарб твоих скорбей.
Но возвратится неизменно
Вновь ненасытная, как волк,
Боль, чтобы ты склонил колено,
И притаился, и умолк.
Пусть прежняя волна остыла
И схлынула – прими опять:
Без боли – так и прежде
