к окнуИ видит девушку. Одну.
Она не то чтоб из эфира,
Но очень легкая была.
В руках бутылочка кефира
Его особо привлекла.
Ошибка девушек, и многих —
мол, смотрят парни лишь на ноги.
Открыл. Та девушка с бутылкой
Кефира входит на порог.
«Вам, собственно, кого?» – с ухмылкой
И чуть язвительней, чем мог,
Спросил расстроенный Эраст.
«Раз вы открыли, значит, вас».
А что до Лизы, господа…
В. Капустина
Глава 3
Что же их гонит, младых и застенчивых
В душные, грязные эти котельные?
От вешних листиков, пташек и птенчиков,
От кинофильмов, где сцены постельные…
Боже мой, Лиза, куда же ты прешься-то?
В пьяные прешься объятья Эрастовы.
Ведь неприятностей не оберешься ты,
Слез, нищеты, социальных контрастов, и
Очень возможно, и секса опасного,
Как заржавевшая бритва немытая.
Или зовет тебя жажда напрасного
Или поэзии власть ядовитая?
Ладно, смахнем же рукою натруженной
Слезы, читатель! Грядет объяснение,
Ибо Эраст уже, пивом нагруженный,
Чует в груди и в желудке стеснение.
Лиза исходит тирадой заливистой
Про амфибрахий, про стих верлибрический.
Он же следит ее шеи извилистой
Крен несказанный, изгиб гипнотический.
Уши у Лизы краснеют под стрижкою.
Что до Эраста – описывать заново
Вздохи те с раблезианской отрыжкою,
Эти сопенья его Мопассановы —
Скучно, друзья! Ограничимся фразою:
«К Лизе пылал он горячей любовию».
Верно, знакомы вы с этой заразою —
Тем она злее, чем хуже условия.
Ну а того, кто был создан мужчиною
И занемог сей болезнью печальною,
Смело сравню с паровою машиною,
Чей разогревшийся поршень отчаянно
Бьется. Как жалко его, одинокого:
«Лиза, вы помните, как у Тургенева?»
Лиза зарделась: «Нет, как у Набокова».
Право, не знаю, как было у гениев,
Но у Эраста в напоре нахрапистом
Литература кипела и пенилась —
Ямбом себе помогал и анапестом,
Вайлем, а также, простите, и Генисом.
Трудно пришлось организму поэтову,
Плакал диван, будь не к ночи помянут он.
Лиза невинна была, и поэтому
Сцена признанья немного затянута.
В. Пугач
Глава 4
Друзей, слетающихся роем
На мой роман, как на бревно,
Теперь с еще одним героем
Я познакомлю все равно.
Приехав в Петербург когда-то,
Он всех любил любовью брата
От пяток и до головы
И слыл нежнейшим из братвы.
А он и вправду был нежнейшим,
И если в мозжечок моча
Не била, точно из ключа,
Дарил цветы бомжам и гейшам,
Зато
