style="font-size:15px;"> На этом чердаке мне выпали самые волшебные наслаждения в моей мужской жизни. Казалось, тело Пас готово принять и прочувствовать все мыслимые ласки. Оно щедро отдавалось мне, все целиком, без остатка, от кончиков волос до кончиков пальцев ног, и я не знал, почти не знал, что с этим делать. И тогда я обратился в орудие наслаждения. Колдунья Xana – вот кем она была при свете каминного огня, преображавшего ее лицо. Спереди, сзади, сбоку, на спине и на животе… я уже не помню и не хочу вспоминать, как это было. Знаю только одно: я выпивал ее до дна, уста к устам, и проникал в ее жаркую тьму, в ее пылающие тайники, и медлил там, и заглатывал ее, и кусал, и она – она тоже ласкала и терзала, мучила и ублажала мое тело, каждый его квадратный миллиметр. Я был распят ею, исцарапан, избит, натянут как струна, а потом вдруг расслаблялся, точно сломанный паяц, чувствуя, как захлестывает и уносит меня волна наслаждения. Я был ее покорным рабом, я был отдан на милость и растерзание ее любви. Следом за душой заговорило мое тело: я ее любил.
Я открыл глаза. Первое, что мне захотелось сделать, это сдернуть с нее простыню и увидеть наконец крест, вытатуированный на ее коже… но я был один. Натянув джинсы, я сбежал по лестнице. Внизу ее тоже не было. Я отворил дверь, и меня ослепило солнце. Когда мои глаза свыклись с его сверканием, я чуть не упал на колени, так это было прекрасно. «И вдруг сиянье дня усугубилось, как если бы второе солнце нам велением Могущего явилось», – писал Данте о Рае[65]. Неужто этой ночью я умер от наслаждения, а теперь пробудился в стране блаженных теней?!
Каменная крепость возносилась в небосвод, словно брала его приступом. Эта стена напоминала челюсть, отгородившую нас от остального мира. Ее клыки и резцы впивались в голубой окоем, где плавал золотой диск солнца. А передо мной лежал ковер из травы и мха, спускавшийся к гигантскому природному зеркалу. К озеру, в котором повторялись горы и Пас в бикини, готовая нырнуть в воду. «Подожди!» – заорал я и побежал к ней прямо по росе, босиком. Она обернулась:
– Что с тобой?
– Извини, – ответил я, не в силах больше ждать.
Стянув с нее трусики, я высвободил ее ягодицы и – ох, наконец-то! – увидел татуировку. «Сумасшедший!» – воскликнула она, смеясь. Крест Ангелов, альфа и омега. Это был он! Я поцеловал татуировку, сжал руками ее бедра.
– Да, я сумасшедший.
Пас легла рядом со мной. Я стал целовать ее веки, ее запястья. Этот фильм о любви наконец-то можно отмотать к началу, к компьютеру Антона. Спасибо, Антон! Ты был прав, когда сказал, что я должен начать жить заново!
– Нас могут увидеть…
– Ну и пусть, они нам только спасибо скажут.
Я с умилением глядел, как бьется кровь в тонких голубых жилках на ее маленьких ступнях.
– Я люблю тебя, Пас, – прошептал я.
Она ответила:
– Это очень серьезно – то, что ты сказал.
Вскочила на ноги, бросилась в озеро и исчезла под водой.
Я
Данте Алигьери. «Божественная комедия» (Рай, песнь первая, стих 61).
