не родившихся детей. Они просят нас не пройти мимо друг друга, чтобы мы встретились, и они могли войти в жизнь. Но мы проходим. И их голоса тонут в пучине. Она говорила – прислушайся. И я прислушивался. И в тот момент я правда слышал их голоса. И они просили остаться с ней навсегда. Она спрашивала, что бы я сказал своему сыну сейчас, пока он ещё не родился? Что бы пожелал? Что бы пообещал? И я говорил тогда хорошие вещи. Стоящие вещи. Настоящие вещи. Я был полон любви. Я был тогда любовью. Мы были любовью тогда.
Вова посмотрел на Алёну. Из её глаз падали слёзы. Она не плакала. Лицо её было абсолютно расслабленно. Но непослушные капли душевной росы опадали вниз из её невероятно красивых, бескрайне глубоких, налитых влажной зеленью глаз.
– Это так красиво… Чарующе… Это просто… Прекрасно.
Алёна на несколько секунд закрыла глаза, и слёзы рассыпались на мелкие жемчужные крупицы между длинных ресниц.
– Вот теперь я чувствую тебя настоящего… Но ты не остался с ней навсегда?
Вова не стал ничего отвечать, а продолжил тянуть сигарету.
5.
Алёна, набравшись смелости и воздуха в лёгкие, обсудила с братом ночной визит Вовы, каждое упоминание которого вызывало у Алекса тошнотворную оторопь. Брат, процедив через себя озноб омерзения и даже немного им насладясь, бойко усмехнулся, спорить не став, – у тебя своя голова на плечах, взрослая девочка. Алёна несколько удивилась этому зрелому ответу, свойственному скорее человеку с умеренным, рационально-выверенным темпераментом, заключив, что брат действительно повзрослел. Это бессловесное, бессовестное заключение отбросило немилостивую тень на лучезарный, извечно молодой и бесшабашный образ брата.
В лунную ночь пришёл Вова, принеся с собой котомкой за спиной спальный мешок в чехле цвета милитари и зубную щётку, любопытно таращившую щетинки из пазухи кармана. Дверь в огромный дом удивлённо отворилась, не на шутку впечатлившись Вовиной способности к кочевничеству.
– Я смотрю, ты налегке, – озадаченно произнесла, оценив скромность Вовиного скарба, любительница основательности и оседлости Алёна, облачённая в тёмно-коричневую водолазку и широкие чёрные брюки.
– Это всё, что нажил непосильным трудом, – высказал сомнительную правду Вова, разувшись, сняв кожанку и с трудом повесив её в измождённый количеством одежд гардероб, спрятавшийся за раздвижной светлой стенкой. – Куда идём?
– На второй этаж, у меня там покои, – бросила Алёна с особым интонационным лоском, путеводной звездой засияв в сторону лестницы наверх, поймав себя на странной мысли, – Вова будет первым мужчиной, допущенным в её личные апартаменты, не считая отца и Алекса.
– А брат? – Вова бросил вопрос куда-то в глубину бесконечности особняка, в его странную акустику, ловко прибирающую эхо, поднимаясь по деревянным ступеням и вольготно
