сих слов девушка не могла не согласиться, впрочем, никто ее и не спрашивал.
Во дворе уже дожидались носилки, настоящий паланкин, с резными позолоченными ручками и закутанной полупрозрачной тканью кабинкой-кибиткой, с четырьмя дюжими молодцами носильщиками, русобородыми, в синих с вышивкою рубахах, в этих вот кожаных полусапогах-полулаптях, какие тут почти все носили.
– Ромейские! – кивнув на носилки, похвастал Стемид. – Залазь.
Женька юркнула в кибитку, паланкин тут же подняли, понесли. Прикольно оказалось ехать, мягко, плавно и… как в лимузине с затемненными стеклами – ты всех видишь, а тебя – никто.
Вся извертелась пленница, на город, на прохожих смотрела, на воинов с копьями, что позади да впереди за варягом молодым шли. Дивилась, восхищалась искренне – ну надо же! Избы бревенчатые, хоромы, частоколы, стена – крепость – каменная – а какие костюмы у иных! Любая телегламурка обзавидуется. Такие ткани в магазине днем с огнем не найдешь. Сколько труда во все, сколько денег вложено.
А этот Стемид – или как там его по-настоящему – тип напрочь криминальный. Наверное, про нож не шутил. Угрожает, блин, козлина. Интересно, где второй, старый – Довмысл. Воевода чертов!
Мимо пробегали какие-то люди в плащах и без плащей, просто в длинных рубахах, пару раз кортеж обогнали всадники, что-то весело крикнули Стемиду – наверное, знакомые. Женька, наверное, сейчас сильно удивилась бы, если б из-за угла показался автомобиль или автобус, или хотя бы просто человек в пиджаке или джинсах… хорошо б – с прижатым к уху мобильником.
Мечты, мечты… С другой стороны – а ведь почти привыкла уже.
Улицы, переходя одна в другую, вывели паланкин на торговую площадь, Женька ее уже видела и посматривала по сторонам уже без прежнего любопытства – подумаешь, шляются тут всякие, орут, друг на друга наезжают, делают вид, что торгуются.
Зевнув, пленница устроилась поудобнее… и вдруг услышала дикий истошный крик, раздавшийся откуда-то слева. И столько было в этом крике ужаса, безнадеги и боли, что не только Женька высунула голову – Стемид и сам замедлил шаг, а следом за ним – и вся процессия.
Картина, открывшаяся вдруг Летякиной, не лезла ни в какие рамки, ни в более-менее приличные, ни в неприличные – вообще, по ее мнению, находилась где-то за гранью!
К вкопанному в землю столбу была привязана обнаженная девчонка. Совсем еще юная, младше Женьки, она обнимала столб руками, связанными грубой веревкою, бледное лицо ее искривилось от нестерпимой боли, голая спина была вся покрыта кровью. Рядом – переговариваясь и смеясь! – кругом стояли зеваки, старики, женщины, дети, время от времени давая советы звероватому, по пояс голому мужику, культуристу с большим окровавленным кнутовищем в правой руке.
– Эй, Лютоня! Раньше времени не забей.
– Поучи жену щи варить, – незлобиво прищурившись, культурист поднял кнут… и с протяжным свистом опустил – ожег!!! – на спину несчастной.
Брызнули по сторонам кровавые брызги… девушка дернулась, закричала. Притвориться так было бы невозможно…
– Это что… это взаправду, что ли? – захлопала ресницами
