внимательно рассматривал крестьянина – мощные плечи переходили в бычью шею, обвитую змеями вен, жилистые руки труженика, сложенные на коленях крест-накрест, подобно двум дубам, сваленным ураганом, тянули за собой сгорбленную, измученную нелегкой жизнью спину, и в этой картине расслабленного упокоения жили только глаза, с любовью впитывающие вид идеально возделанной почвы, слегка испорченной дорожкой следов нежданного пришельца.
– Ты гнешь спину, подготавливая землю к посеву, чтобы потом гнуть спину, укладывая в нее семена, а затем опять будешь гнуть спину, собирая урожай. Когда-нибудь ты сломаешь ее.
– Но ведь это моя спина, – грустно усмехнулся Землепашец. – Считаешь, что солнечные пашни сами втягивают в себя семена, а готовые колосья валятся в солнечные снопы без участия солнечных работников? Послушай, Икар, я не знаю, как ты собираешься попадать на Солнце, но если произойдет чудо и тебе случится оказаться там, ты спокойно сможешь приставать с глупостями к солнечным обитателям, коли таковые имеются, но право слово, тис, согнутый в лук, до того момента росший прямым и стройным, даже стянутый тетивой судьбы, остается верен своему предназначению, будучи и согбенным, он помнит о своей изначальной природе. Вот и я, встав на путь этот еще в отрочестве, не разогнусь и на смертном одре.
Он поднялся на ноги и оперся на плуг:
– Это моя жизнь.
Икар, прищурившись, взглянул на Солнце (здорово, когда мечта всегда под рукой, по крайней мере, весь световой день) и неторопливо заговорил:
– Отчего же лучнику не приходит в голову снять тетиву и, распрямив спину тисовой ветки, преобразить ее в посох странника, несущего в мир вопросы, а не стрелы, и если боль, то душевную, а не телесную?
– А не думал ли ты, – встрепенулся крестьянин, человек грубый и простой, но прямой и честный по натуре, – солнечный романтик, что утомленный своей миссией странник, на закате, прислонив спину к одинокому дереву на вершине холма, сунет руку в котомку и достанет хлебную лепешку для восстановления сил, появившуюся там благодаря обычному, приземленному землепашцу, которому нет дела до вопросов без ответов и пустых ответов на насущные для кого-то вопросы, если Солнце, что манит тебя столь сильно, высушило пашню, растворило облака на небе и выпарило воду в реке и нужно как-то спасать урожай.
Оратор от сохи смачно сплюнул:
– Солнце, надо полагать, есть обитель солнечных людей, и я думаю, их солнечные желудки устроены иначе, нежели наши. Нет в этом путешествии места для меня.
– Не обижайся, брат мой, – неожиданно обратился к крестьянину Икар, – но не страх ли потерять плоды трудов своих по причинам, судия коим сам Господь, говорит сейчас в тебе? Может, засуха или наводнение, уничтожающие многочисленных «детей» твоих, посаженных в возделанную почву, привязывает тебя к ней? И не так ли Господь Всемогущий «трясется» над нами, семенами Его, помещенными на матушке-Земле среди невзгод и неурядиц, и что тебе, а значит и Ему, если одно семечко вырвется ветром из-под кома
