царапая руки шипами. И зачем я вообще таскаю в больницу цветы? Кстати, о них. Скосив глаза к окну, за которым сгущаются тучи, я замечаю очередной букет цветущей травы, которая даже не пахнет – я уже проверял. В прошлый раз ни сиделка, ни медсестра так и не признались, кто передал веник, хотя я им откровенно и безрассудно угрожал. Их толстокорую совесть оказалось не пронять, хотя вообще-то я имею право знать, так ведь? Не папашка же заказывает из Израиля?
Сжав кулаки, чтобы снова не начать с ходу на всех орать, я как раз направляюсь в сестринскую, когда в конце коридора замечаю знакомого лечащего врача и…
Ланская? Какого?.. Наши взгляды скрещиваются. Секунда-две на осознание, и она пугается – издалека замечаю, как округляются у нее глаза, как она пятится и пятится назад. Струсила?
Я будто в замедленной съемке наблюдаю, как она разворачивается, прячется в худи и топит в сторону лестницы, а меня резко бросает вперед. Я не обращаю внимания на слова медсестер, не здороваюсь с врачом. Бегу, мчусь за ней. Через дверь. Вниз два пролета. Ловлю тень. Силуэт. Торможу за руку, сдергиваю капюшон и смотрю в бесстыжие глаза. Серые, как грязный асфальт.
– Отпусти, иначе буду кричать, – выдает тихо, сквозь зубы.
– Кричи сколько влезет.
И желательно изо всех сил.
Глава 3
Ян
– Отпусти, – повторяет, дерзко вскинув подбородок. Скалится, рычит, как дикий зверек, которого поймали в капкан, и выдыхает с отчаянием.
И вот разве это девчонка? Раньше хотя бы в платьях бегала, а теперь, в этих широких, безразмерных балахонах, от пацана не отличишь. Ни прически на голове, не накрашена вообще, и я отчетливо вижу дурацкие бледные веснушки, рассыпанные по ее лицу. Еще и губы искусанные, сухие. Она ловит мой взгляд, когда я как раз на них смотрю. Что-то бормочет, двигая ими, а я злюсь и сильнее стискиваю ее запястье. Желание сломать Ланскую, оставить на ней отметины растет до одурения – я его не контролирую. Кожа под моими пальцами белеет, чтобы потом покраснеть.
– Больно, – бормочет так тихо, что я почти читаю это по ее губам, которые она снова кусает.
– Да ладно? – закипаю я.
Она дергается, пытается вырваться и, свирепо глядя на меня, замахивается свободной рукой.
– Совсем страх потеряла? – Я заламываю обе ее руки за спину, и Ланская врезается в меня грудью, которую, как мне кажется, она все же где-то посеяла.
Девчонка оказывается слишком близко, и я с удивлением отмечаю, что от нее не пахнет. Совсем ничем. Ни модными вонючими духами с феромонами, ни всякой косметикой с отдушкой, ни по́том, ни едой, ни фруктовой жвачкой. Разве что чистой одеждой и свежестью, и это кажется странным. Я пальцами ощущаю, как под тонкой кожей бешено бьется пульс, хоть Ланская и старается изображать вселенское спокойствие. Я, черт возьми, с наслаждением наблюдаю, как у нее от боли дергаются уголки рта, как она пытается сдержать шипение и раздувает ноздри, а на лбу выступает вена.
