Они нередко попадали не к нужной цели, терялись в глубинах космоса. Но они не могли не идти, понимаешь?
– Понимаю, лорд папочка, – кивнул мальчик.
Конечно, тогда он не понимал.
– Они должны были идти, даже не зная, смогут ли вернуться. Ради своих любимых, друзей, родителей и детей. Ради будущих поколений и ради тех, кто жил прежде. Ради нас с тобой, сын.
– Бедные… – пожалел Одиссей.
– И чтобы подбодрить друг друга перед прыжком в неизвестность, чтобы поверить, что вернутся, освоители говорили друг другу: «Что за бесконечностью?» И отвечали… Что они отвечали?
– За бесконечностью – я.
– Верно. Многие из них прошли бесконечность и вернулись обратно. И повели людей за собой в новый дом.
– А мы… тоже освоители, лорд папа?
– Мы их наследники. Наследники павшей Земли.
– Значит, мы тоже за бесконечностью?
– Как и каждый, кто способен совершить прыжок веры ради других.
Человек, висящий в сердце черноты, утёр глаза и кивнул. Теперь, столько лет спустя, он понимал.
– Что это, папа?
– Посмотри.
Оберон положил в его ладонь гладкий чёрный шар.
– Папа, там звёздочка внутри!
– Да. Иногда она горит сильнее. Мы называем её Глаз древних.
– Глаз? – удивился Одиссей. – Чей-то глаз? Он потерялся?
– Мы думаем, что его здесь оставили.
– А зачем?
– Для нас. Но мы не знаем, зачем.
– И что он делает?
– Я пытался понять это долгие годы. А до того моя мать, а до неё твой прадедушка. Наши прародители нашли этот глаз на Ольхайме в первый день колонизации. Он лежал в пустом храме, единственном рукотворном строении на совершенно дикой планете. И когда твой прадедушка взял его в руки, остальной храм рассыпался в пыль, и от него не осталось никаких следов.
– Ой. А почему?
– Потому что храм выполнил свою цель. Дождался, пока придём мы и заберём этот глаз.
– И кто нам его оставил?
– Древняя раса, которая вымерла два миллиона лет назад.
Одиссей сделал большие круглые глаза, засмеялся и катал шар по ладони, играя с ним.
– Папа, а знаешь…
– Что?
– Он как будто хочет быть мой. Смотри, как лежит.
Шар лежал посередине ладони мальчика и не двигался, даже когда тот наклонял руку в одну сторону, в другую. Лицо Оберона неуловимо изменилось, дрогнуло то ли в горести, то ли в радости.
– Да, – ответил он. – Те, кому суждено им владеть, сразу чувствуют это. Я сразу почувствовал, а мои братья и сёстры нет.
– А мама?
– И мама тоже сразу поняла. А я, когда это увидел, убедился.
– В чём?
– Что это она моя будущая жена и мать моих будущих детей.
– Папа… но ты загоревал! Разве ты не рад, что этот
