причудливо извивающимися полосами, живот скрутило тошнотой. Но не успела Ню чертыхнуться, как всё закончилось.
***
Василия смотрела в окно и тихо бранилась. По её представлениям, громко браниться может только деревенщина, а сойти за деревенщину Василия страшилась больше всего на свете. Выросшая в деревне, она считала себя более горожанкой, чем далеко не стремящийся к респектабельности муж. Если б не Василия, в их лавке так и продавалось бы добротное сукно и некрашеная шерсть, подходящие для соседей, но никак не для блестящей публики, которую Василия мечтала видеть в покупателях.
Мечты потихоньку сбывались. Скромного вида лавочка, в которой можно было очень недорого купить модный аквамариновый шелк, алую парчу и кружева ничуть не хуже, чем в столице, стала городской достопримечательностью. Здесь покупали практически все обитатели особняков Центрального холма. Кто не хотел, чтобы его видели в непрестижных Низинах, посылал горничных за образцами. Василия вовсю пилила мужа, что пора открывать лавку поближе к Центру, однако тот категорически не хотел перемен. «Твои махинации с контрабандистами еще выйдут боком!» – ворчал он. Но знатных клиентов встречал как положено, и сравниться с ним по умению продать дорогую ткань не мог никто, даже сама Василия.
Дело шло, дочери учились не в местной школе, а в престижной гимназии в Горках. Не Центр, но куда к нему ближе, чем их Низины. С таким образованием они и мужей найдут под стать – не суконщиков, а ювелиров или краснодеревщиков. А то и кого познатнее. Внешностью обе пошли в мать, а приданное, даст бог, за ними пойдёт приличное.
А сейчас налаженная жизнь начала рушиться. Сначала мужа забрали в обоз. Не под ружьё, так, при кухне, но забрали. Без него бизнес начал трещать. Хотя вроде и с поставщиками дела вела она, Василия, и образцы новинок покупателям рассылала лично. Но забрали мужа – и поставщики начали подводить, а клиенты покупали всё меньше. Как оказалось, многие снимались с места и уезжали на юг. «Пока всё не уладится».
Василия, конечно, извернулась и сумела продать почти всё сукно на мундиры, а шерсть на плащи для армии. Но парча и шелк, вместе с ярких расцветок муслином валялись на складе мёртвым грузом. Василия бранилась, простаивая за прилавком в пустой лавке. Забегали только соседские дочки-вертихвостки – за грошовыми лентами и кружевами на передник. Кружева Василия плела сама в подсобке – мастерство, вместе с красотой унаследованное от матери. От девчонок-то Василия и узнала это глупое слово «эвакуация».
Про войну она, конечно, слышала. И от клиентов. И от брата, который, когда его полк проходил через Холмец, забежал повидаться. Брату Василия не очень обрадовалась – она предпочитала не вспоминать про деревенскую родню. Но в мундире он смотрелся прилично, так что не стыдно было перед покупателями. Брат долго и занудно рассказывал про бои и плохое снабжение (тогда-то у Василии и появилась мысль о сукне для армии), а потом сказал, что старуха-мать совсем сдала и, наверное, долго не протянет. Василия кивнула. Мать она не видела
