Руки трясутся, внизу живота сладко ноет и пульсирует. Отжимаю тряпку – с моими трусиками сейчас можно смело поступать так же.
Да что же это такое?!
Прижимаю ладонь ко лбу и ловлю отражение в зеркале. Я не узнаю себя. Взгляд бешено-похотливый, губы припухли – искусала их чуть не до крови – и щёки горят румянцем.
Нимфоманка после бани!
Я поправляю сползшую с плеча футболку, собираю волосы в хвостик и ловлю себя на мысли, что ощущение внутреннего «Я» тоже изменилось. Словно кто-то тумблер переключил: щёлк, и вместо приличной – я бы даже сказала скучной – Дины очнулась совершенно незнакомая мне личность.
***
– Ну, здравствуй, мишка, – на пороге комнаты стоит ветеринарша, которая штопала меня в ипостаси медведя. – Или мне называть тебя пёсиком? – улыбается ехидно.
Не соврал Иваныч – врачиха шарит. Узнала меня.
– Привет, – улыбаюсь слабо. – Рад встрече.
– Ещё бы не рад! – хмыкает, ставит на журнальный столик сумку. – У тебя проблемы, медвежонок.
Отрываю голову от подушки и вытягиваю шею – высматриваю булочку в коридоре. В поле зрения её нет.
– Не так громко, доктор.
– Не надо стесняться, – она язвит, вынимая из сумки медицинские штуки. – Дина отмывает подъезд от крови. Мы наедине, – играет бровями. – Надо же так меня развести – пёсик у неё тут! – смеётся.
– Наверное, девочка подумала, что ты не поедешь к человеку.
– Зря. Но сейчас не об этом, – она задумчиво подбирает губы. – Тётя врач забыла дома упаковку с анестетиком. Будет больно.
– Да пофиг, – выдыхаю.
Я сегодня не первый раз слышу эту фразу, но к боли отношусь холодно. Потерплю.
– Значит, к Дианке яйца катишь, да? – ветеринарша готовит рану. – Ой, смотри-и-и! – грозит пальцем. – Обидишь девку – я тебя найду и кастрирую.
Огрызнуться я не успеваю – реально больно! Стиснув зубы, терплю, пока меня штопают. Вот сучка, а!
– Мать твою… – не выдерживаю.
– Дина – она как тётка её, Марина, – докторша болтает и шьёт. – Марина Николаевна, пардон, хозяйка фермы, куда тебя привезли. Короче, тётя и племянница – одного поля ягодки. Подбирают живность всякую, выхаживают.
– Я не всякая живность, – рычу.
– Это да. Ты редкий экземпляр – вас в мире всего несколько сотен осталось. Вымираете.
– А ты кастрировать меня хочешь, – цежу сквозь зубы.
– Это крайняя мера, – врач улыбается, обрезая нитки. – Хоспади, тут дел было на пять минут, а крови потерял… Ничего, восстановишься. Таблеток тебе выпишу. Вкусненьких, – подмигивает.
– Спасибо, – благодарю на выдохе. – Что я должен за работу?
– Сочтёмся, медвежонок. Когда поправишься. Звать-то как тебя?
– Если бы я знал… Не помню.
– Ой-ой-ой, – врачиха качает головой и пишет что-то на листочке. – Амнезия после травмы?
– Видимо.
