на себя, на террасу, обратно, удерживая от падения.
Наверное, она очень плотно сжала запястье, потому что под пальцами ее что-то словно бы проскочило, пискнувшее, как пробежавший мышонок. А следом за тем мгновением девица хватанула воздух ртом, но ей его не хватило. И вдруг стала оседать, оседать, оседать… В кончиках пальцев Эла еще чувствовала сладкое тепло ее кожи. Парень, поймавший дуру в объятия, посерел лицом, заорал. Дальше, как в замедленной съемке, девица рухнула на ближайший стол, рассыпая стаканы и чашки, сметая на пол тарелки, оттуда сползла на стул, замерла. Отовсюду к ней кинулись люди свои и чужие. Звали врача. Куда-то звонили. И только Эла, пять лет проработавшая в Брно консультантом криминальной полиции, знала, что звать кого бы то ни было бесполезно – восковая желтизна мертвой разлилась по лицу розоволосого трупа.
С минуту она тупо смотрела на тело, сидя на стуле рядом. Ага, а ведь считала, что ей много всего за этот день. Хотелось разбавить. Разбавила, называется. Можно вернуть меня обратно в тот момент, когда я думала, что мне уже много? Мне там было достаточно.
– Что, пани, убедились? – спросил Йозеф вполголоса, проскользнув мимо нее к выходу. – Я же говорил…
Она дернулась, подняла глаза, но тот уже ушел. Это уж слишком – и труп, и психопат разом.
Есть расхотелось.
Коронер записал телефоны присутствующих, допросил свидетелей подробно.
Вернувшись домой затемно, она полезла в тайник, бывший теперь на месте сорвавшегося зеркала. На рисунках Шиле в лице незнакомой рыжей женщины, открытой, как грубо разломленный плод инжира, явно проступали ее собственные черты. На этот раз в череде прыгающих, сползающих к концу строки вниз букв, написанных старой рукой Малгожаты, ей на глаза попало: даже неопытная старшая делает это легко, обученная же соразмеряет силу и съеденный ребенок не пойдет впрок, если он выращен без любви. Последним в коробке действительно лежал рецепт ореховых рогаликов с ванилью.
Госпожа Малгожата откармливала, прежде чем съесть.
Сегодня было еще хуже, чем вчера. Колокольный звон у Вита обливал маленький дом, стены его раскачивались, комнатка сжималась вокруг постели как гроб, как коробок вокруг пойманной бабочки. А звон продолжался, и длился, длился. Уж лучше мертвые во сне, чем живые. Грубость акта завораживала. Натуралистичность, с которой он снился – тоже. Секс во сне – дело приятное, проблема в том, что она хорошо знала, успела понять и ощутить там, в глубине, во тьме подсознания, чьи это глаза, руки, губы, высокие скулы, сильное тело – о да, во всех своих проявлениях сильное. Низ живота свело от боли незавершенного соития, когда Эла проснулась. Пустое зеркало смотрело на нее со стены.
Села на постели, произнесла вслух, неизвестно к кому обращаясь:
– Я хочу больше не вспоминать, как это было. Никогда больше не вспоминать.
