Берлина и бережно провез через всю Европу, чтобы сыграть в деревне перед девчатами. Всем известно, что для любого настоящего гармониста нет ничего дороже его гармони на всем белом свете.
– Братва, теперь будет чем повеселиться!
– Повезло тебе, Симпатяга, – отозвался низкорослый широкоплечий бандит, похожий своей квадратной фигурой на рекордсмена-штангиста; он бродил, нагруженный баулами, связанными между собой и перекинутыми через мощное плечо. – Симыча с его бабой будешь развлекать.
– А то, – самодовольно заявил Симпатяга. – Аккордеон – это тебе, Колун, не какая-нибудь захудалая гармонь. Ни одна девка, даже самая приличная, перед ним не сможет устоять, враз отдастся. Штабелями будут передо мной падать. Так что теперь я отказу иметь не буду, даже не надейся.
Бандиты, слушавшие их разговор, дружно заржали.
Симпатяга проворно закинул за спину «Шмайсер» и стал с лихорадочной поспешностью освобождать аккордеон из крепких объятий красноармейца. Но хитрый боец, притворявшийся мертвым, подобной наглости стерпеть не смог, чем себя и выдал.
– Не тронь инструмент, – сквозь зубы процедил он, вцепившись в аккордеон еще сильнее, – морда бандитская.
Симпатяга, не ожидавший, что свалившийся с крыши на полном ходу красноармеец не свернет себе шею, а выживет, к тому же окажет решительное сопротивление, поначалу растерялся, но потом вступил в борьбу, не желая расставаться с драгоценным инструментом.
– Отдай, курва, – сипел он, не выпуская аккордеон из рук. – Убью, сволочь!
Натужно пыхтя, они с переменным успехом тянули инструмент каждый на себя, обзывая друг друга самыми обидными словами.
– Не рыпайся, сисенок, – со злобным рычанием обозвал смелого красноармейца подошедший рослый бандит в длиннополом пальто нараспашку и несколько раз выстрелил ему из нагана в голову. – Здесь тебе не фронт, гнида подколодная!
Солдат мгновенно обмяк, пальцы разжались; он выгнулся в пояснице, запрокинув голову с растрепанными белесыми волосами, выскреб каблуками кирзовых сапог ямку в земле и затих. Кровь, хлынувшая алыми фонтанчиками из его потного от ожесточенной борьбы загорелого лба, запятнала горячими брызгами лицо Симпатяги.
– Симыч, курва, – озлился тот и принялся с брезгливостью лихорадочно обтирать рукавом светлой рубахи чужую кровь со своего лица, – поаккуратнее нельзя было?
– Нельзя, – сурово буркнул Симыч и, уходя, приказал: – Сапоги с него на память сними. Они справные, еще послужат.
В разных местах стали раздаваться выстрелы: бандиты принялись с особой жестокостью добивать уцелевших при падении людей, чтобы не оставить в живых ни одного свидетеля на случай, если банду вдруг накроет милиция.
Журавлев, плотно прижимаясь к влажной траве, с осторожностью, чтобы не привлекать внимания, пополз в ближайшие кусты орешника. Но, увидев, что к нему направляется один
