все поры жизни! Есть от чего встревожиться. Высокие понятия добра, любви, справедливости подменяются антиподами – злыми, жестокими прописями: «Не верь, не бойся, не проси». И далее: «Лучше украсть, чем просить», «Чтоб жить, надо давить»…
Арго изощрён, агрессивен, разнообразен. Активно извращая речь, он порой прикидывается безобидным.
Вспоминаю киностудию «Мосфильм» середины 70-х годов. Мой муж, художник-постановщик картины «Дерсу Узала» Юрий Ракша, запретил рабочим на съёмочной площадке материться. Грозил штрафом за всякое слово матом. И те, сооружая декорации (представляете?), послушно исключили мат из обихода. Но японский режиссёр этого фильма Акира Куросава, почти не знавший русского (общались на английском), после съёмок долго допытывался, что это рабочие постоянно выкрикивают: «Ёшкин кот», «ядрёна феня», «ёлки-моталки», «ядрёна вошь», «ядрёна Матрёна», «туды её в качель» и пр. Мне пришлось долго, не без лукавства и с трудом «переводить», объяснять Куросаве этот «речевой фольклорный примитив». А как бы пришлось нынче переводить ему с фени на русский или на английский наш сегодняшний постоянный «блин»? «Ну что, блин?» Или: «Во, блин, даёшь!»
Арго разрушает не только синтаксис, морфологию, семантику речи. Он калечит саму душу человека. Однако живуч, его и «калёным железом» порой не вытравишь. А противоядие ему лишь одно – нравственность, духовность гармоничного общества, которая начинается, кстати говоря, с семьи. Вашей семьи. По поводу арго с нашими детьми нужно и должно говорить, разговаривать. Постоянно и терпеливо объяснять его истоки. Да и сам богатейший наш русский чудо-язык, как полноводная река, настолько силён, что, стремясь к самосохранению, к традиционным формам, постепенно буквально растворяет нечистоты, любые притоки арготизмов. И так хочется надеяться, что в новом тысячелетии исчезнут бомжи, нищие, воры с их «малиной» и липкой, заразной феней. И после духоты арго, как глоток свежего воздуха, будут звучать высокие слова поэта: «Когда меня волной холодной объемлет мира суета, / Звездой мне служат путеводной / Язык, любовь и красота».
По белу снегу
эссе
В ночной избе было тепло и тихо. С вечера Дина протопила печь, и жаркие угольки в её чёрном чреве ещё не погасли, ещё мерцали, таинственно подмигивая. В темноте над комодом уютно стучали ходики, а из окон, из-за белого кружева занавесок струился неясный зимний свет. Он нежно пятнал бревенчатые стены, полосатые тряпичные половики на полу, спящую кошку на стуле. А по всему столу – белые рулоны ватмана, длинные кисти, разноцветные краски: пастель, акварель. Воистину художественный беспорядок. И ещё – только начатый Диной новый пейзаж. Большой, в полстола. Словно перед тобой лежит как на ладони вся деревня с высоты птичьего полёта. Вернее, картина из серии тех, которые художница с таким увлечением писала одну за другой в последние годы. А годы эти были нелёгкими. Поиск своего пути, собственного почерка в живописи – пожалуй, самое трудное. Даже после
