пригнулась, захлопала в ладоши и позвала скороговоркой:
– Сюда, колли, сюда, сюда! Ну погляди на меня. Сюда!
Ровно на одну секунду большие карие глаза колли скосились на девочку, темно-карие глаза, задумчивые и, казалось, печальные. Потом они опять уставились в пустоту.
Присцилла выпрямилась:
– Дедушка, она как будто нездорова!
– Чепуха! – проорал герцог. – Вполне здорова. Хайнз, Хайнз! Куда он спрятался, этот болван? Хайнз!
– Иду, сэр, иду!
Резкий, гнусавый голос Хайнза донесся из-за строений, и тотчас же поспешил показаться и сам герцогский слуга:
– Да, сэр? Вы меня звали, сэр?
– Звал, конечно! Вы что, оглохли? Хайнз, что с собакой? Шерсть у нее потускнела.
– Понимаете, сэр, сейчас она плохо ест, – поспешил разъяснить Хайнз. – Она, я сказал бы, избалована. Собак, когда держат их дома, в комнатах, всегда балуют. Кормят с руки – так сказать, серебряной ложечкой. Но у меня она живо исправится. Через несколько дней станет есть, как положено порядочной собаке.
– Ну-ну! Ты за ней присматривай, Хайнз! – закричал герцог. – Хорошенько присматривай за этой колли!
– Хорошо, сэр, уж я постараюсь! – заверил Хайнз.
– Еще бы! – сказал герцог.
И, что-то ворча, он пошел прочь. Он был несколько разочарован. Ему хотелось показать Присцилле прекрасное новое приобретение, а она увидела вместо этого довольно-таки жалкого пса.
Он услышал голос внучки.
– Что ты там говоришь?
Она вскинула голову:
– Я говорю, почему тот человек продал вам свою колли?
Герцог остановился, почесал за ухом:
– Он, я полагаю, понял, что я и впрямь предложил свою крайнюю цену. Я ему сказал, что больше не прибавлю ни полпенни, и, я полагаю, он понял, что я и в самом деле так решил. Только и всего.
Когда дедушка с внучкой пошли вдвоем к большому старому дому, Хайнз обернулся к собаке в клетке.
– Ты у меня будешь есть как миленькая! – сказал он. – Будешь ты у меня жрать, хотя бы мне пришлось силком запихивать в тебя жратву.
Собака в ответ не шевельнулась. Она только сожмурила глаза, как будто и знать не хотела человека по ту сторону решетки.
Он давно ушел, а она все лежала неподвижно на солнце, пока тени не стали длиннее. Тогда она нехотя встала. Подняла голову и, наставив нос против ветра, принюхалась. Не учуяв того, чего хотела, она тихо заскулила. Потом зашагала вдоль решетки, взад и вперед, взад и вперед, как будто несла караул.
Она была собакой и не умела думать теми формами мысли, какие мы можем облекать в слова. У нее только возникло в мозгу и в теле нарастающее желание, поначалу смутное. Но дальше желание становилось ясней и ясней. Чувство времени дало толчок ее мозгу и мускулам.
И вдруг для Лесси стало ясно, чего она хочет.
